– Что с рукой, Курт? – наконец вполне осмысленно спросил я.

– Поранился. О стекло, – тихо ответил он, заглядывая мне в лицо. – Что ты вколол себе, Джеймс?

– Да так, ерунда. Успокоительное. Странно, я не слышал, как ты приехал.

Он улыбнулся, и улыбка вышла невеселая:

– Я пришел. Ты не поверишь, Патерсон, на какие подвиги я способен.

Туман отпускал, и ко мне понемногу возвращалась способность мыслить здраво, первым делом я внимательно осмотрел милорда. Спросил:

– Где машина, Курт?

Он промолчал, как-то беспомощно, точно и врать не хотел, и пугать меня не собирался.

– Ты… – тут мне пришлось сделать паузу, чтобы собраться с силами, потому что страх снова хлынул в мое сознание, но на этот раз страх был реальный, не вымышленный, самый настоящий ужас: – Ты попал в аварию?

Он скривился и кивнул, продолжая гладить меня по волосам, точно показывая: ну вот же я, живой, ну, успокойся, Джеймс. Я стиснул его обеими руками, изо всех сил, и ответом на этот жест перепуганного собственника был тихий злой вскрик; тогда я отпустил его и потянулся к рубашке, срываясь на пуговицах. Предчувствие не обмануло: несколько швов, десяток ссадин, по рельефу ребер аккуратно наливался иссиня-черный синяк, огромный, такой, какой может оставить лишь натянутый ремень и сработавшая подушка безопасности.

– Курт! – жалобно всхлипнул я и разрыдался, уткнувшись в его плечо. – Тебе нужно в больницу!

– Я там был. Все нормально, Джеймс, все в порядке, я легко отделался, правда. Руки-ноги целы, разрывов нет, ушибы и царапины.

– Как ты выжил-то с твоими скоростями?

Он растеряно следил за выходом моей истерики, я отстраненно подумал, что плачущим он видит меня впервые, но это меня волновало меньше всего на свете.

– Просто я ехал медленно. Туман, да и тебе обещал не гнать. Это не моя вина, понимаешь? Веришь мне, Патерсон, я даже соблюдал все правила!

С усилием, сходным с физической перегрузкой, я гасил в себе истерику. Всхлипывая и дрожа, вцепившись пальцами в его рубашку, заливая ее слезами, я боролся за право мыслить здраво; я думал, что правила и Курт – два полюса, вещи несовместные. Сквозь навалившийся, парализующий ужас возможной потери я ликовал: какое счастье, вот он, живой, его спасло данное мне обещание! Мой Курт, Господи, храни его, прости ему все прегрешения, вольные и невольные, только храни! Наконец, наревевшись, я спросил сквозь тихие всхлипы:

– Несчастный случай?

– Да, – уверенно соврал Курт. И спросил, закрывая тему: – Что мне сделать для тебя, Джеймс?

Я потерся о его плечо щекой и попросил с несвойственной мне застенчивостью: