— «Вот и я о том же. Если он вернётся…» — Прескотт не сводил глаз с чего-то, расположенного на стене прямо над головой полковника. Вытянув руку, он потёр указательным пальцем блестящую плитку, а затем принялся рассматривать то, что прилипло к его кончику. — «Если он вернётся, то его сослуживцы и семьи погибших воспримут этот шаг, как оскорбление памяти погибших. Такой поступок может послужить толчком к дальнейшим нарушениям дисциплины. Возможно, даже создастся впечатление, что мы куда больше волнуемся о детях из богатых семей, чем о простых солдатах».

— «То есть, вы мне сейчас прямо говорите, что ситуация останется без изменений. Я вас правильно понял?»

— «Нет, я хочу разубедить товарищей Феникса в том, что он в тюрьме голодает и подвергается насилию. Возможно, это послужит неким компромиссом. Он уже поучаствовал там в драках, а надзиратели избили его. Я уже отправил запрос на регулярные медицинские обследования с представлением доказательств его текущего состояния».

“Господи… А Аня-то знает?” — пронеслось в голове у Хоффмана. Медики, конечно, утверждали, что он вменяем, но, может, Маркус и впрямь наконец-то умом тронулся. Характер у него просто взрывной. Хотя, до последнего времени он всегда мог направить свою ярость в верное русло.

— «Он в норме?»

— «Его так просто не убьёшь», — уклончиво ответил Прескотт.

— «Вы мне отдадите приказ освободить его, сэр, или нет?» — спросил Хоффман, наконец-то поняв, к чему ведёт председатель. По крайней мере, полковнику так показалось. Прескотт и в самом деле хотел, чтобы Маркуса отпустили на волю, но не хотел нести ответственность за возможное недовольство окружающих. — «Если так, то вам придётся самому направить приказ в канцелярию военного суда, чтобы провести это в соответствии с “Указом о всеобщей мобилизации”. Сам я не имею никакой власти над гражданскими тюрьмами».

Хоффман изо всех сил пытался понять, чего же хочет Прескотт. Вся канцелярия военного суда свелась к одному двадцатидвухлетнему секретарю-помощнику с астмой и угревой сыпью во всё лицо, которому отказали в службе на передовой по состоянию здоровья, так что он вряд ли бы стал противиться приказам. От судебных органов остался лишь мировой суд, выписывавший штрафы в виде сокращения нормы пайка за мелкие преступления и отправлявший на расстрел за куда более серьёзные нарушения закона. Цивилизации, стоя на пороге гибели, не могла позволить себе впустую тратить ресурсы на проведение судов, содержание обычных тюрем и рассмотрение апелляций. Прескотт мог провернуть что угодно, стоило ему лишь захотеть. Один-единственный солдат, пусть даже такой, как Маркус, в принципе никак не мог угрожать его политической карьере. Прескотт всячески старался угодить Адаму Фениксу, но того уже не было в живых. Казалось, теперь уже никто не занимается технической стороной нужд фронта. Хоффман на мгновение попытался представить, как бы отреагировал Адам на столь позорный поступок сына. Подобные мысли причиняли лишь страдания.