— «Нет», — наконец ответил Прескотт. — «Я собираюсь просто пронаблюдать за ситуацией и хочу, чтобы вы постоянно информировали меня про общий уровень боевого духа».

“Как будто я и так этим не занимаюсь при первой же возможности”, — подумал Хоффман. Он оказался в полнейшем замешательстве, да и к тому же других дел хватало помимо дальнейших размышлений о том, что же там задумал Прескотт. — “Теперь ещё и Ане придётся эти дурные вести сообщить. Просто замечательно”.

— «Хорошо, сэр», — сухо ответил полковник. — «Я сообщу вам все новые подробности позже».

Решив завершить этот диалог, пока представилась такая возможность, Хоффман принялся проталкиваться сквозь толпу по коридору к оперативному отделу. Перед ним маячили спины двух неспешно бредущих по коридору капитанов, которые так увлеклись беседой, что ничего вокруг не замечали. Кокарды на фуражке с эмблемой полка в последнее время использовали не столько для различения подразделений, сколько просто в память о старых временах. В истощённой досуха войной армии даже звания уже не имели той силы, что раньше, но Хоффман почти что машинально распознал в капитанах офицеров Гусарского полка Правителей. А затем до него донёсся обрывок их разговора.

— «… наконец-то в Двадцать шестом с подлецами стали разбираться, как подобает, а не медали на них вешать…»

В этот момент Хоффмана и накрыло. Именно эта фраза и добила его, после того, как полковник уже несколько недель спал всего по два часа, будучи не в силах нормально отдохнуть из-за всего того давящего чувства вины, что буквально не давало ему дышать. Сделав четыре резких шага, он почти что упёрся грудью в спины офицеров.

— «Так и есть, капитан, только вот мой подлец, до того, как нарушить приказ, пятнадцать лет без продыху сражался до последней капли крови, так что буду вам премного благодарен, если вы своё ебучее мнение о моих парнях при себе оставите», — прорычал Хоффман. Оба офицера резко развернулись и, поразившись такой вспышке ярости, даже отступили на несколько шагов назад. — «У вас что, дел никаких нет?»

— «Приношу свои извинения, сэр», — ответил один из офицеров, но выражение его лица вовсе не говорило об искреннем раскаянии. — «Больше не повторится».

Оба капитана быстро зашагали прочь, сопровождаемые гробовой тишиной, повисшей в шумном коридоре на несколько мгновений, которые тянулись будто бы вечность. Хоффману очень хотелось прямо тут сквозь пол провалиться, но он понимал, что чувствовал бы себя куда гаже, если бы промолчал. Хотя полковник прекрасно понимал, какую репутацию нажил себе Двадцать шестой Королевский полк Тиранской пехоты за всю свою многовековую историю существования. Люди из этого подразделения оказывали слишком большое влияние на политиков, требовали для себя слишком большую долю от выделенного на нужды армии бюджета, будучи преисполненными чрезмерной самоуверенности. А ещё Хоффман прекрасно знал и о собственной репутации слишком далеко продвинувшегося в звании солдафона, который в жизни не смог бы добиться свойственных настоящим офицерам лоска и проницательности.