Старший мальчик побледнел. Он хотел было что-то ответить – но тут в разговор внезапно вмешался младший.

– Это не он меня похитил, а я его, – с вызовом сообщил он. – Меня за это тоже в тюрьму посадят?

Та-а-аак…

Похоже, в своих догадках о том, что стряслось в доме купца, Шан крупно промахнулся.

– А тут неважно, кто кого похитил, – возразил сыщик. – Главное, что вернуться домой все равно придется, хотите вы этого или нет. Вы оба – несовершеннолетние. И госпожа Бирюзовый Браслет как мать Огонька и жена отца Весеннего Листа по закону имеет над вами власть.

– Не имеет, – хмуро отмолвил Огонек. – Мы из рода ушли.

Ничего себе…

Глаза у Шана сделались даже не круглые, а прямо-таки квадратные.

– Так, – с трудом выдавил он. – А вот с этого места, мальчики, пожалуйста, поподробнее.

Уяснив, что сыщик из управы не собирается никого хватать и волочить насильно, мальчики нехотя сменили гнев на милость, хоть и продолжали держаться настороженно. Однако они все-таки согласились сесть с сыщиком на крылечко и рассказать ему все, как есть.

И Шан, слушая их, лишь с большим трудом сумел удержаться от самой что ни на есть черной ругани – потому что история вышла на диво гнусная.

Пасынка Бирюзовый Браслет невзлюбила сразу же, хоть и таилась до поры. Да, придиралась попусту, шпыняла ни за что – но ведь ничего криминального в этом не было, верно? Дело житейское. А что мальчишке уже, как говорится, и небо не мило, и земля не хороша… что поделать, многие так живут. Одна беда – отец часто оказывался в разъездах, и в его отсутствие мачеха делала жизнь пасынка окончательно невыносимой.

Когда родился Огонек, положение предсказуемо ухудшилось. В ход пошли уже не придирки, а тычки и пощечины. Мальчика то и дело запирали в кладовке без еды – на день, а то и на два. Спасало только одно – Огонек накрепко привязался к старшему брату. Ему еще и года не сровнялось, а он поднимал истошный рев и лягался всякий раз, когда мама принималась куражиться над Весенним Листом. И та ради обожаемого сыночка оставляла пасынка в покое – хотя бы ненадолго.

Когда же пасынку исполнилось двенадцать лет, и гадальщик предсказал ему грядущую славу, мачеху едва не перекосило. Предсказание терзало ее, словно кость в горле. Нет, ну что за несправедливость! С какой это стати слава суждена не ее обожаемому сыночку, а вот этому пащенку! Даже присутствие мужа и сына едва удерживало ее. Как же хотелось сорваться и выплеснуть, наконец, свою ненависть!

Ей даже отвлечь себя было почти нечем. Делами занимался муж, домом – Куница, сыном, пусть и любимым – нянька… ну не самой же ей с пеленками, а потом и всем прочим возиться, такой женщине не подобает! Пусть нянька приглядывает. И учитель. Как в лучших домах.