У Гэбриэла сжалось сердце. Он вдруг подумал, что в эти же дни туда ездит и Иво. Неужели?!.. И что теперь делать-то?!.. Ну, нет, теперь он этому Марчелло и словечка не скажет! Сначала выяснит всё с Иво, всё, до конца, а уж потом будет решать. Придурок… придурок!!! – Шагая вниз, в приёмный зал, Гэбриэл весь кипел от бессильного бешенства и страха за друга. Он ведь ничего поделать не сможет, если Иво и в самом деле вступил в связь с Габриэллой! За это полагалась смерть, проблема была, как говорил Ван Хармен, лишь в том, как его казнят: как низшего, но всё же дворянина, или как безродного полукровку…

– Чёрт, чёрт, чёрт!!! – Выругался он, крутанувшись от бессильной ярости и стукнув в стену кулаком. – Дубина, идиот, сукин сын ты, Фанна, чокнутый!!! Чтоб у тебя хер отсох, если ты ему не хозяин!!! И что теперь делать мне прикажешь, а?!! – Заметил, как смотрит на него стражник у двери, прикусил губу. Тот сразу же сделал индифферентное лицо: ничего не слышу, ничего не вижу, я вообще предмет мебели, не более. Гэбриэл молча шагнул мимо него в приёмную.

Не глядя на склонившуюся в поклоне неловкую фигуру, прошёл к креслу, над которым был витраж с его гербом, сел, злой, как чёрт. Глянул на крестьянина – одет, для крестьянина, конечно, хорошо, даже добротно. И сам опрятный и благообразный. Но глаза… Когда он, повинуясь краткому слову Гэбриэла, выпрямился и посмотрел на него, Гэбриэл вздрогнул – он видел такие глаза только у девочек в Садах Мечты. Пустые, усталые, обречённые. Мёртвые.

– Кто ты? – Спросил он уже немного мягче. – И что за дело у тебя ко мне?

– Я, ваше высочество, – заговорил крестьянин спокойно, негромко и как-то бесцветно, словно внутри него всё выгорело и осыпалось пеплом, и никаких чувств он больше не испытывает, – Вильям Голова, из Каменки, барона Смайли мы людишки. А дело у меня вот такое… – Он помолчал. – Соседи у нас были, Джон Дуля, и жена его с дочкой. Дружили мы уж сколько лет, и не упомню. Младшой наш и их дочка, ровесники, так и росли вместе, неразлучные были, словно две горошины в стручке. А три года назад у моей дядька помер, и оставил ей двадцать дукатов, как бы наследство. – Говорил он глухо, неторопливо, но Гэбриэл не перебивал. И почему-то ему страшно не хотелось услышать то, что в конце концов поведает ему этот крестьянин, но он ждал, уже заранее напрягшись.

– И у моей что-то с головушкой случилось. Решила она, что мы теперь белая кость, мы теперь как бы соседям-то не ровня. Начала барыню строить из себя, соседка-то и осерчала. Ну, кошка пробежала промеж нами. А детки наши, чего уж там себе придумали, только продолжали они встречаться и воображать себя жертвами нашей вражды-то великой. Да и заделали своего детку. Когда у девчонки-то пузо на глаза полезло, все стали говорить, что это наш сынок-то это пузо ей сделал. А моя и взбеленилась. Не нашего, мол, поля ягода. Не бывать ей невесткой нашей. Я когда парой слов с Джоном перекинусь, он и говорит, так мол, и так, как дитё-то появится, она сама первая его и полюбит. Я тоже так думал-то. – Он на какое-то время примолк, но Гэбриэл продолжал молча ждать, и Вильям продолжил: