Позднее лето, 20 год Новой империи (4132 год Бивня), горы Дэмуа

Невзирая на искалеченную руку, мальчик взмывает на ближайшее дерево быстро и ловко, словно мартышка. Они же, на пару с Ахкеймионом, мчатся сквозь лес, шумно дыша и шатаясь, каждый под собственным бременем – раздувшейся утробой и старостью. Вспышки солнечного света перемежаются с затененными пятнами. Густая поросль кустарника, папоротника и сорных трав цепляется за переступающие ноги.

– Не бойся, малыш…

Шранк вопит в сгущающемся позади сумраке, визжит так, будто с кого-то сдирают кожу. Вопль, напоенный отблеском муки, пугающий неизведанным.

– Твой папочка – волшебник!

– Там! – хрипло выдыхая, кричит Ахкеймион.

Напряженным от усилий жестом он указывает на заросшую яму у основания дуба, который какая-то буря или иное могучее буйство природы вывернуло с корнями. Они проскальзывают сквозь заросли крапивы, бормоча под нос ругательства и проклиная ее жалящие укусы.

Не имеющий никакого понятия, куда он вообще идет…

Еще один шранк визжит – теперь на западе. Она успевает подумать, что вопль этот похож на отдаленный собачий лай морозным утром, столь яростный и звонкий, что кажется, будто весь мир превратился в жестяной горшок. В их укрытии пахнет сладковатой сыростью, как обычно пахнут лишенная солнечного света земля, гниющая листва и пожухшие травы.

– Там есть еще кто-то? – шепчет она.

– Не знаю, – Ахкеймион, прикрываясь ладонью от слепящего солнца, вглядывается в ярко освещенные участки между корявыми деревьями, укутанными в собственные тени. – Эти крики. Они какие-то странные…

Довольно!

– Что насчет мальчика? – спрашивает она.

– Уверен, ему доводилось переживать и не такое.