– Понимаешь? Тогда ты должна понимать и то, что сейчас в действительности происходит. Второй Апокалипсис на самом деле начинается!

Мальчишка, сидящий на дне ложбины, обеими руками – здоровой и крабьей – сжимает их плечи, безмолвно предупреждая о чем-то. Затаив дыхание они вглядываются сквозь пожухшие травы и комья земли. От лошадиного фырканья ее начинает потрясывать – по какой-то причине она решила, что мальчик услышал очередного шранка. До боли в глазах всмотревшись сквозь соломенную штору, все трое наконец замечают еще одного скюльвендского всадника: он показывается на виду, затем спускается в небольшую низинку, карабкается на ближайшую к ним возвышенность и замирает.

Она не может этого слышать, но весь юг, похоже, сотрясает предзнаменованием поступи неисчислимых, несметных Людей Войны…

Человек, казалось, принюхивается. В его лице чувствуется некая жесткость, печать невежественной расы, отражение души слишком простой, чтобы выражать какие-либо сомнения или оттенки чувств. Его руки обнажены, как и руки прочих скюльвендов, но ни у кого из них даже близко не было такого количества шрамов – его руки исполосованы по всей длине. Дряблость кожи, заметная вокруг подмышек, выдает его немалый возраст, но кроме этого нет никаких иных признаков старости. Синяя краска украшает его лицо, столь же бледное, как и глаза. Амулеты, выглядящие как засушенные мыши, подвешенные за хвосты, свисают, болтаясь, с седла и уздечки. К вымазанным в грязи ногам его лошади прилипли сухие листья. Подобно напавшему на след охотнику, он тщательно оглядывает чащу своим ледяным взором. Во взгляде его таится какая-то напряженность, подобная готовности почуявшей добычу ласки.

Безошибочно, как представляется, его взгляд вонзается в их маленькую ложбинку.

Никто из них не шевелится и даже не моргает. Сердце имперской принцессы уходит в пятки.

Этот скюльвенд – один из Немногих.

Дневной свет истощается с каждым их шагом, с каждым мгновением их беспокойного бегства. Она, несмотря на свой поздний срок, бежит первой, чуть сзади спешит старый волшебник, чьи глаза беспорядочно блуждают, а поступь лихорадочна и сумбурна, как у ловкого, но безумного отшельника, пытающегося обнаружить где-то рядом ни с того ни с сего вдруг потерявшийся мир. Мальчик без особых усилий трусит позади, поочередно всматриваясь то вправо, то влево, внимательно изучая обступающую их завесу листвы.

Они не произносят ни слова. Отдаленный шранчий лай – все, что они слышат, помимо собственного дыхания. Внезапно происходящее напоминает ей уже ставшее однажды привычным – бежать, спасаясь, от одного пролеска к другому. Чувствовать нависшую за плечами беду. Ощущать иглы, втыкающиеся в горло при каждом вдохе. Замечать, как деревья зеленой завесой скрывают сущее, позволяя страху населить мир враждебным присутствием.