Она лежит, одной рукой поддерживая живот, а на другую опираясь лбом.
Вот ведь старый, назойливый хрен!
– Мимара! Нам нужно бежать дальше!
Она понимает, в какой опасности они находятся. Скюльвенды оставались немалым предметом беспокойства для Андиаминских Высот, хотя и меньшим, чем во времена Икуреев. Битва при Кийюте стоила им целого поколения мужчин – и не только его. Народ Войны всегда зависел от хор, которыми их предки завладели за тысячелетия. Лишенные большей части Безделушек, они попросту ничего не могли противопоставить колдунам Трех Морей.
– Двинемся назад, в горы, – твердит он, поглядывая в сторону Дэмуа. – Они не будут рисковать лошадьми в темноте. А к утру камни и скалы скроют наши следы!
В том, как он говорит и держит себя, чувствуется какая-то отталкивающая, бессмысленная пустота. Внезапно приходит убежденность, что его страстные увещевания порождены скорее квирри, а не беспокойством из-за скюльвендов. Он не столько жаждет вкусить будоражащий душу прах, чтобы иметь возможность бежать, сколько жаждет бежать, чтобы найти повод вкусить.
Всепожирающая страсть к наркотическому пеплу, подобно объятьям любовника, сжимает и ее душу. Но она все равно не поддается на уговоры. Внезапная волна жара охватывает ее, и, к отвращению старого волшебника, она стягивает через голову и бросает наземь шеорский доспех, а затем начинает стаскивать подкольчужник. Ее кожа, овеянная холодным ветерком, покрывается пупырышками. Она раздевается до нижней рубашки, из-за скопившейся грязи прилипшей к телу. Несколько ударов сердца она чувствует холод, столь нестерпимый, как если бы ее раздутый живот покрывала лишь змеиная шкура. Она опять не может сфокусировать взгляд, в глазах плывут багровые пятна. Затерянные леса Куниюрии кружатся вокруг нее, подобно волчку, уже готовящемуся остановить свой бег. Придавленная грузом бесчисленных тягостей, она лишь пытается глубже дышать.
– Ты как… как себя чувствуешь? – вдруг раскаявшись, спрашивает Ахкеймион откуда-то из разливающегося над ней небытия.
– И он только теперь спрашивает, – бормочет она куда-то в сторону мальчика, которого даже не видит. Она расстегивает пояс и отбрасывает подальше ножны, как для того, чтобы посильнее позлить старика, так и чтобы они не давили ей на живот.
Ахкеймион наконец расслабляется, усаживается, молча смотрит на нее, а затем, завернувшись в одежды из шкур, откатывается в сторону, сумев, к некоторому ее удивлению, сдержать свой язык.
Глядя ему в спину, она отчего-то постепенно успокаивается.