— Боже мой, Сильвия. — Ноги его не выдержали, и он тяжело опустился на колени, по-прежнему глядя в темноту. — О боже.
Сунув лицо в несуществующую полость, куда обращал речь, он принялся извиняться, униженно молить, сам уже не зная о чем.
— Нет, послушай, — растерянно прошептала она. — По мне ты замечательный, ей-богу, я всегда так считала. Не говори ерунды.
Оберон плакал, непонимающий и непонятый.
— Я так и так должна. — Голос ее звучал слабее, уже приглушенный расстоянием, и мысли тоже отдалились куда-то еще. — О’кей. Видел бы ты, что они мне надавали... Послушай,
Мимо Оберона засновали ранние пассажиры и торговцы, которые шли открывать грошовые лавчонки, а он, глухой ко всему, уткнув лицо в дверь в никуда, продолжал стоять на коленях, как наказанный озорник. Со свойственной городским жителям деликатностью или равнодушием все отводили глаза, но некоторые на ходу печально или с отвращением качали головой: живой урок.
Впереди и позади
Слезы выступили на глазах у Оберона и тогда, когда он в маленьком парке подобрал эти остатки кораблекрушения — все, что сохранилось от Сильвии. Очнувшись на Вокзале в той же позе, он не знал, как и зачем там очутился; но теперь вспомнил. Это удалось ему с помощью Искусства Памяти, и теперь он мог распоряжаться спасенным имуществом.
То, чего ты не знал; то, чего ты не знал, возникает вдруг, поразительным образом, если правильно расставить то, что знаешь: а скорее, то, что ты всегда знал, но не подозревал об этом. Каждый день здесь приближал его к этому; каждую ночь, лежа без сна в Миссии Заблудших Овец и слушая кашель и стоны мучимых кошмарами сотоварищей, он бродил в памяти по этим тропам и приближался к тому, чего не знал: к потерянному факту, единственному и простому. Да, теперь он знает. Головоломка собрана до конца.
Он проклят: все дело в этом.
Давным-давно (когда — он знал, а вот почему — нет) на него было наложено проклятие, злые чары, печать уродства[362]: он сделался вечным искателем, обреченным на бесплодные поиски. По каким-то своим причинам (кто знает, просто ли они злобствовали или хотели покарать его за непокорность, непокорность всем карам, потому что он все равно не поддался) они наложили на него заклятие: тайком от него самого обратили его стопы задом наперед и послали на поиски.
Это произошло (теперь он знал) в темной чаще, когда потерялась Лайлак, а он звал ее отчаянно, надрывая сердце. С этого мига он сделался искателем, со стопами, Как-то обращенными не в ту сторону.