Покидая Старозаконную Ферму и отправляясь на городские улицы, грязные от лета и упадка, он даже предположил, что бежит от Сильвии, а совсем не ищет ее во все более отдаленных местах, по остывшим следам. Пьянчуги, говаривала двоюродная бабушка Клауд, пьют, чтобы спрятаться от своих несчастий. Если так обстояло дело и с ним, — а он изо всех сил старался спиться, — то чем объяснить, что он, если не каждый раз, то достаточно часто, находил Сильвию там, где, по словам Клауд, пьяницы находят забвение, — на донышке бутылки?

Ладно: поторопись. Осень, конечно, была жатвой, снопами пшеницы, ядреными плодами. Едва видимый вдалеке, с надутыми щеками и насупленными бровями, быстро приближался Братец Северный Ветер.

Девушка с серпом, жавшая полновесные колосья, — та ли самая, что весной сажала ростки при помощи совочка? И кто же тот немолодой человек, что с задумчивым лицом лежит, свернувшись, на дарах земли? С думой о зиме...

В ноябре они втроем — Оберон, Сильвия и Фред Сэвидж, его наставник в бродяжничестве (который в то время начал встречаться Оберону так же часто, как она, но только, в отличие от нее, во плоти) — оседлали парковую скамью, словно плывшую по городским сумеркам, и устроились в тесноте, но не в обиде; газеты, которые Фред Сэвидж засунул под пальто, шуршали при каждом его движении, хотя шевелился он, только чтобы поднести к губам бренди. Они кончили петь и декламировать стихи бражника:

и теперь молча наблюдали, как протекает тот жутковатый час, что предшествует включению городских фонарей.

— Старина Ястреб уже в городе, — заметил Фред Сэвидж.

— Что-что?

— Зима, — пояснила Сильвия, пряча ладони под мышками.

— Пора снимать с места свои старые промерзшие кости, — продолжал Фред Сэвидж, прихлебывая из фляжки и шурша газетами. — Двину-ка я во Флориду.

— Отлично, — кивнула Сильвия, будто дождалась наконец от кого-то разумных слов.

— Со Стариной Ястребом я не вожу компанию, — проговорил Фред Сэвидж. — Поднакопить бы только на «Грейхаунд»[356], и сделаю ему ручкой. Филли, Балтимор, Чарлстон, Атланта, Джейвилл, Санкт-Пит[357], Майами. Видел когда-нибудь пеликана?

Он — нет. Сильвия с самого раннего детства привыкла приманивать этих нелепых и прекрасных птиц, фрегатов карибских вечеров.

— Как же, как же, — продолжал Фред Сэвидж. — Живот от карлика, а клюв от великана[358]. Выщипывает у себя перья на груди и кормит своих мальцов кровью сердца. Кровью сердца[359]. Эх, Флорида.

Фред унес осень и, возможно, остаток жизни Оберона. Он пришел на помощь, был рядом в самой тяжкой нужде, как пообещал в тот день, когда впервые проводил его через весь город в контору Петти, Смилодона и Рута. Оберон не задавал вопросов об этих дарах Города, а равно и о других. Он просто положился на его милость и обнаружил, что, как строгая госпожа, Город благосклонен к тем, кто подчинился ему безоговорочно, до конца. Оберон постепенно этому научился; а прежде был привередой, не ради Сильвии, но сам по себе, теперь же оброс грязью, городской грязью, которая намертво въедалась в ткань; правда, пьяным он проходил не один квартал в поисках общественных удобств, как бы редко они ни попадались и какую бы ни представляли опасность, но в промежутках между приступами щепетильности сам над собой за это посмеивался. К осени его рюкзак сделался бесполезной тряпкой, саваном; так или иначе, он не вмещал больше жизнь, проживаемую на улице, и, подобно прочим городским посвященным, Оберон стал носить с собой бумажные пакеты для покупок, для прочности вложенные один в другой, рекламируя своей жалкой персоной то одно крупное заведение, то другое.