На мой вопрос снова ответило молчание. Я, скрепя сердце, ждала, пока эти двое совещались между собой. Добиваясь ответа, я только унизила бы себя в их глазах. Странно было чувствовать себя нетерпеливым ребенком перед такими существами. Во мне на миг вспыхнул гнев. Однако я подозревала, что в пределах Пустыни гневаться опасно, если только не умеешь подчинить себе гнев и обратить его в оружие, а мне такой подвиг был не по силам. Пора мне было научиться сдерживать себя.

Если обещанный ими путник был Керован, если он ехал сюда, прежде всего надо было подготовиться к встрече – к тому, чтобы вынести его гнев. Если в той скорлупе, которой он себя окружил, еще горят такие жаркие человеческие чувства. Я должна все обдумать, запастись ответами на каждый его довод. Разобраться с тем, что нас разделяет, для меня это было важнее, чем пробуждение спящих и шевеление каких-то там Сил.

Я, сев на свою кучу травы, постаралась совладать с нетерпением, сдержать частое биение сердца, принять по примеру этих кошек внешне невозмутимый вид. Дотянувшись до ближайшей дыни, я острым краем пряжки принялась неловко срезать кожуру, а сама думала, что, когда поем (не то чтобы мне сейчас хотелось есть, но неторопливая трапеза станет первым шагом к вожделенному самообладанию), надо бы разведать еще не осмотренные части руин. Хоть они и выглядят голыми, но где-нибудь могло найтись оружие.

Дыня созрела в самую меру, и я, забыв о хороших манерах, стала лакомиться ее розоватой сочной мякотью, сплевывала косточки в ладонь и складывала их кучкой подле себя. Косточки были лаково-черными. Маленькая, я, бывало, все утро нанизывала такие на длинную льняную нить, мастеря себе ожерелье из оставленных для меня кухаркой Хартой семечек.

Харта… Ее не было среди тех, кто ушел с нами через холмы после гибели Итдейла. Скольких мы потеряли! Я задумалась, есть ли в мире разумная Сила, решающая, кому жить, а кому пропадать, или нашими жизнями играет слепая судьба?

Я сходила умыться к ручейку, вытерла лицо и руки теплой от зноя травой, а на задремавших на солнышке кошек старалась и не глядеть. Уже без той робости, что сковывала меня в первый день, я снова вошла в большой зал с удивительными лавками-кошками. На сей раз я не стала подниматься в угловую башню, а прошла вглубь.

Там, в полумраке, темнел огромный закопченный очаг. Значит, обитателям этого замка, как и людям, требовалось тепло, чтобы согреться в зимнюю стужу, и в это время года Пустыня была не гостеприимнее приморской окраины долин.

На широкой тяжелой панели над очагом – там, где владетель долины поместил бы герб своего дома, сохранился глубоко врезанный символ, я такой уже видела. Округлое тело с распростертыми крыльями. Только здесь знак был тусклым от времени и с трудом различался в скудном свете. С двух сторон его сторожили кошачьи фигурки.