– Может, ты и прав, – неохотно признал я, – только меня такому не учили. И не надо мне такого, по правде сказать. Хватит с меня, что я внешне иной, а изнутри не хочу отличаться.

Темные глаза блеснули в свете костра.

– Не о том ли ты говорил мне утром? Кого не беспокоит ответственность – или Сила, – тому ее и не причитается.

Улыбка у меня вышла мрачноватая.

– Ты вернул мне мои же слова – но, пожалуй, это нас обоих касается.

В ту ночь я не мог уснуть среди спящего лагеря. Перед глазами помимо воли вставали картины спасения Ниты. Я как со стороны видел себя, бурную стремнину, ее маленькую фигурку, свои движения – они казались невероятно замедленными, бессильными. Пот проступал на коже, стоило представить, как близка была смерть ко мне – и к Ните. А против смерти, думал я, дрожа в теплой ночи, нет у человека никакой защиты.

Неправда, возразил я сам себе, мужчина передает свою кровь другому и в нем продолжает жить. Мне вспомнился ясный взгляд Гарета, задорная привязчивая Нита, и я вдруг позавидовал их родителям. Каково это, когда у тебя есть сын или дочь, собеседник и утешение?

Мы с Джойсан уже три года были в истинном браке. Насколько я знал, она никогда не прибегала к искусству Мудрой, чтобы предотвратить зачатие, но детей не было. Наверняка это означало, что она не может понести от меня, – я снова оказался слишком не похожим на чистокровного человека.

Мне вспомнилось детство: отец, не отказывая мне в пище, одежде и воспитании, достойных его сына и наследника, всегда держал меня на расстоянии, не допускал близости. Только после его смерти – слишком поздно – я узнал, что такое отчуждение отчасти объяснялось колдовством моей матери, стремившейся отвратить его от «чудовища». Вспомнил я и детские свои клятвы: оскорбленный холодностью Ульрика, я поклялся тогда, что, будь у меня сын, я никогда с ним так не поступлю… И еще я вспомнил, с какой лаской и тоской говорила Джойсан о ребенке Утии.

Я глубоко вздохнул, почувствовав, как ногти впились в мякоть ладоней. Усилием воли заставляя себя расслабиться, я засмотрелся на новорожденную луну и яркие-яркие звезды. Здесь, на равнине, ничто их не загораживало, и звездный свод сверкал так, что голова шла кругом. Я внутренне съежился, и все мои печали показались глупой слабостью перед лицом их вечного безразличия. Но что-то во мне не давало принять такой приговор, признать себя мелким и ничтожным.

– Я человек! – сказал я равнодушно взирающим на меня звездам. – Я человек, и сегодня я спас жизнь.

Эта мысль меня немного утешила. Закрыв глаза, я приказал себе спать.