Двести тысяч человек умерли на Пригорке за неделю, прежде чем всех носителей поместили в карантин. Всех, кроме одного: рассказывали, что одна маленькая девочка каким-то образом выскользнула из лагеря для заболевших, воспользовавшись одним из разгрузочных лотков для выгрузки тел прямо в усиленные металлические баки, обычно используемые для ядерных отходов.

Целый день никто не мог говорить ни о чем, кроме этой девочки, того смертного приговора, который она несла с собой, и где, черт возьми, она могла находиться. Мы с Джаредом пугали друг друга, делая вид, что заметили ее издалека. Мы представляли себе всевозможные способы, которыми она могла заманить нас к себе, – она могла свернуться в одном из ливневых стоков и притвориться, что ей нужна помощь, прикрыв лицо волосами, чтобы мы не заметили ручеек крови, пока не станет слишком поздно.

Торопясь вернуться обратно из ночлежки Джареда до комендантского часа, я застрял в заторе из-за толпы людей, остановившихся посмотреть, как Кадровая служба арестовывает низкоуровневого техника по контролю качества, чьи соседи сообщили, что он чихает на работе. Он сопротивлялся (попасть в карантин было смертным приговором), и едва я свернул среди мусора в один из узких проходов, которые мы называли переулками, как услышал, что КС прикончила его двумя выстрелами в голову.

Я был совсем один. В переулках было темно, даже когда нам не отключали свет, как было в тот раз; карантинному лагерю требовалось много электричества, чтобы не пропускать воздух наружу. И вдруг у меня возникло странное чувство, будто кто-то засунул мокрый палец мне в ухо, но только по всему телу: влажное, скользкое ощущение, будто что-то тут нечисто. Присутствие постороннего.

Я обернулся и увидел ее. Она оказалась даже меньше, чем я себе представлял. Почти все ее лицо было скрыто во мраке. Насколько я мог судить, глаза не пылали красным огнем, а зубы не были заострены до демонических точек. Она выглядела как ребенок.

Разве что, когда она сделала шаг вперед, в узкий туннель света, отбрасываемого моим визором, я увидел, что ее губы были покрыты засохшей кровью.

На мгновение она просто уставилась на меня, и в этот момент весь мировой страх охватил мое тело.

Она сказала:

– Я сейчас чихну.

И тогда перед тем, как мой мозг послал приказ бежать, я застыл в темноте с черноротым ребенком; еще мгновение – и она обречет меня на смерть вместе с собой. Вот что я чувствовал, направляясь к бархатным шторам.

– Не надо. – Бернхем приподнялся на локте, пытаясь ухватиться за стул, но не дотянулся до него всего пару дюймов. Я отодвинул его подальше, и лицо президента исказила паника в сложной геометрии отчаяния. – Не ходи туда. Ты об этом пожалеешь, клянусь Богом, ты пожалеешь…