Даже когда мальчик, едва сменивший первый десяток, на глазах Нагиля и его воинов превратился в имуги и разорвал Ин Гука на глазах его брата Чун Сока, Нагиль не боялся. Убить мальчика, прекратив страдания, было долгом Дракона и долгом самого Нагиля. Он не сомневался и после не испытывал мучений, кроме яростной тоски по погибшему другу.

И даже когда Рэ Вон привел в их мир женщину, совсем юную и для войны, и для возможной смерти, — даже тогда Нагиль не испугался ее и думал, что спасет, вернет домой, как уже вернул первого человека. Его волновали японцы и их продвижение вглубь страны, волновало медленное ополчение и слабые силы армии — но не госпожа, слишком быстро ставшая источником многих трудностей.

Впервые он почувствовал позабытый, почти чужеродный страх за то, что не сумеет справиться, когда Рэ Вон пришел на земли храма Феникса, чтобы забрать ее.

— Она выберет меня и уйдет со мной, — сказал Рэ Вон. Его люди успели перебить всю деревню травников и угрожали его лагерю, но Нагиль слишком поздно осознал, стоя в кругу оседающего пепла и жженых листьев, что проникшая в его сердце игла страха не имела ничего общего с его лагерем.

Страх рос в нем с того самого момента, как Дракон вырвался из него и чуть не убил Рэ Вона, с того момента, как он пришел к порогу храма Алого Феникса и нашел госпожу рядом с ранеными воинами. Она не выглядела испуганной — словно только теперь поняла, где находится, и внезапное осознание вытеснило из нее страхи, оставив только спокойное, ровное свечение ее новых знаний.

Нагиль боялся ее света. Боялся ее — и того, что может погасить этот свет одним своим дыханием. Она была слабой свечой, готовой потухнуть от неосторожного движения его грубой руки. Она плакала, когда думала, что никто этого не видит, и смеялась, когда думала, что на нее смотрят все, и говорила странные, необъяснимые вещи, и шутила так, будто всегда жила в этом мире и знала о мироздании то, что недоступно было ни взгляду, ни мысли Нагиля.

А после она шагала вместе с его войском на север, и кричала и злилась, если его воины говорили за ее спиной неприятные вещи, и не испытывала страха перед неизвестностью, будто заранее знала, что отыщет новую дорогу.

Нагиль следил за ней днем и ночью и мучился угрызениями вины, атаковавшей в самое сердце преступным образом, как королевский шпион, и невольно — гоня неконтролируемую тягу спрятать госпожу от любого дуновения ветра — приближался к ее свету. Шаг за шагом, мысль за мыслью, теперь наблюдая, как разгорается он из слабого язычка пламени в целый костер. Огонь, говорила Лан, делает тебя слабым, Огонь ослабляет Дерево. Нагиль знал это, чувствовал, как отдает силы пламени госпожи.