Наконец бездымный огонь погас, и вампирша отстранилась, вытерла лоб и начертила перед собой вытянутый треугольник. Крестьяне ожили, загудели многоголосым ульем восхваления и молитвы. Зашевелилась девочка, увидела перед собой Пандору и отвернулась, прижавшись к груди глупо улыбающегося отца. Мужчина заплакал и, сгибаясь в неловких поклонах, нетвёрдым, пьяным шагом побрёл в толпу, а среди крестьян показались седобородые старейшины, за которыми следовал сухопарый старик в поношенной рясе. Священник, мелькнула паническая мысль. За ней последовала другая: и что? Сельский пастырь при всём желании не сумел бы навредить даже мне, не говоря уж о Пандоре.

Старейшины о чём-то заговорили с вампиршей, степенно поглаживая бороды. Вскоре их смыла её холодность, навеянная усталостью от лечения, а вот священник остался — и не просто остался, приник к седлу и горячо зашептал.

— Уж два раза луны исчезали… ходит окружным… молчит… нет, нет… да чего б ей… одёжку взяла… я уж письмецо состряпал, а тут вы…

Тут меня потянули за штанину. Я посмотрел вниз — в огромные глаза, занимавшие, казалось, добрую половину худого, бледного, изнурённого личика, на котором терялись выцветшие губы и остро выступали скулы. Многочисленные веснушки, как крапинки крови на бескровной коже, льдисто белые, ломкие волосы и робкая, смущённая улыбка — спасённая Пандорой девочка ковыряла носком лаптя землю. При виде этой малютки, одетой в переношенные обноски, сердце сдавила жалость.

— Ну-ка, посторонись, — подмигнул я ей и слез с коня. Присел у девочки, чтобы ей не пришлось задирать голову. Её отец тёрся поблизости, совершенно потерянный. Он-то хотел спрятать подальше своё сокровище, завернуть его в десяток одеял, пока с ним ничего не приключилось, но видимо, у сокровища были другие планы. Я послал мужчине многозначительный взгляд, и он отступил к остальному народу.

— Мава, — протянула она руку с ветошью, в которой на сей раз я узнал тряпичную куклу, с грязной безликой головой и рудиментами конечностей, — она Мава.

— Очень приятно, — отозвался я, сглотнув комок в горле. Меня охватил озноб; так не вовремя припомнилась счастливая, сытая жизнь детей в Японии, и противоречие подняло в душе бурю чувств. Почему повезло им и не повезло ей?

— Держи, — девочка пихнула мне куклу, и я машинально взял её, — Отдай её красивой… госпоже, — с гордостью выговорила она и покосилась на отца. Тот кивнул, и улыбка девочки стала шире. Но потом она что-то вспомнила и снова завозила носком в земле; не зная, за что схватиться, схватилась за край платья и принялась мять, — Мава хорошая, и госпожа хорошая.