Хуже всего во всем этом было то, думала Крейндел, механически орудуя щетками, что она помимо своей воли начала получать удовольствие от «иврита в иврите». Она знала, что секуляризация языка – это кощунство, намеренное уничтожение священной тайны, благодаря которой иврит передавался из поколения в поколение, что это было все равно что почесываться при помощи серебряной указки для чтения Торы, – и тем не менее, когда учителя положили перед ней текст Геттисбергской речи Авраама Линкольна и велели перевести ее на иврит, ее мозг тут же ухватился за эту задачу. «Без трех лет девять десятков лет назад» – следует ли ей перевести это дословно или просто написать «восемьдесят семь»? «Наши праотцы» – это «авотайну», это легко, а вот как быть со словом «породили», которое было попросту поэтизированным способом сказать «создали»? И каким тогда глаголом нужно переводить это «создали»? «Сделали», «произвели»? Или, может, «вылепили», как лепят из глины? И какое слово лучше выбрать – то, которое точнее передает смысл, или то, которое больше соответствует тону и ритму текста? «С этих высокочтимых мертвых должны мы брать пример преданности тому делу, каковому они отдали всех себя, полностью и без остатка».

Она сделала первую попытку в надежде на то, что учителя позволят ей вернуться к переводам псалмов. Вместо этого они превознесли ее перевод до небес и задали переводить сцену на балконе из «Ромео и Джульетты» – и ее мозг тут же ухватился и за эту задачу.

Но «скверное коричневое коровье мясо» Сюзи Баум стало для нее последней каплей. Девочки дружно засмеялись, им было весело, и это стало для Крейндел искушением; ей хотелось присоединиться к ним, смеяться вместе с ними, стать одной из них. Это был шаг в направлении уменьшения преданности ее делу, к забвению ее собственных высокочтимых мертвых. Она представила прячущегося в темном закутке подвала Йосселе, собрала в кулак всю свою решимость и отказалась от занятий ивритом.

Но это было просто нечестно! Все эти годы в приюте иврит был ее единственной радостью. На занятиях время пролетало незаметно, а сердце у нее пело, как птица Зиз, стоявшая ногами в океане, а головой в небесах. А теперь эту радость у нее украли. Ей отчаянно хотелось вырваться из приюта – но что ее ждет там, на свободе? Наверное, какая-нибудь работа на фабрике. Муж, дети, приживалы в гостиной. Походы в синагогу в Шаббат, где она на женском балконе будет слушать молитвы, понимать которые ей не полагается. А вечером – чтение детям назидательных историй о смирении и долготерпении из «Цэны у-Рэны». Прячущийся в подвале многоквартирного дома Йосселе, рассыпающийся от старости. Ей придется скрывать от всех все то, что ей в самой себе всего дороже.