Отвернувшись, он зашагал прочь.

– Стой. – Винни вскочил со скамьи и, в секунду настигнув его, придержал за локоть. – Ты не можешь так со мной поступить! Не сейчас!

Тейт выдернул руку и притянул Винни к себе за отворот куртки, предупреждающе щурясь.

– Я очень не хочу тебя бить, но, если ты еще раз попытаешься меня остановить, я не посмотрю, что ты мне нравишься.

Это была пустая угроза. Тейт не смог бы снова ударить Винни, но тот не знал этого и не осмелился возразить. Отпихнув Винни, Тейт устремился в разбушевавшуюся рощу, где кружились в странном танце подхваченные ветром листья. Ему нестерпимо хотелось бежать. Как в тот день, когда он, не чувствуя ног, уносил свое тело прочь от того, что уничтожало его душу. Хотя даже не был уверен, есть ли ему еще что спасать, – настолько все в нем было отравлено. Теперь, когда что-то живое и теплое грело Тейта изнутри, он совершенно не представлял, что с этим делать. В ушах стоял звенящий гул. С неба лило все сильнее. Очертания домов, деревьев, людей размывались и множились перед глазами, как в зеркальном лабиринте, и вскоре Тейт вовсе перестал что-либо различать за сплошной пеленой первого осеннего дождя.

* * *

Не считая коротких перерывов, дождь лил весь день. Горожане повально прятались от него в кофейнях и барах, а учитывая, что была пятница, к ночи Агнес так вымоталась, что еле доползла до дома. Сил на то, чтобы раздеться и принять душ, у нее не осталось, поэтому она просто упала в кресло возле окна и, грея руки о чашку с чаем, стала смотреть на то, что происходит снаружи. Видно толком ничего не было. В стеклах, по которым змеились струйки воды, отражались ее искусственные суккуленты в горшочках на подоконнике, зажженная гирлянда и сама Агнес – босая, с обескровленным лицом и распущенными мокрыми волосами.

Несчастливых не любят. Так говорила мама, а она понимала толк в любви. Потому что все ее мужчины были от нее без ума: и ее школьный поклонник, спустя годы все еще присылавший ей открытки на День святого Валентина, и ее муж, и тот инструктор по йоге, с которым она в итоге сбежала то ли в Индонезию, то ли в Таиланд. Мама излучала жизнерадостность и улыбалась даже тогда, когда для улыбок не было причин. Даже в те страшные дни, когда она болела. Когда заплаканная Агнес обнимала ее, пристроившись рядом на больничной койке, мама продолжала улыбаться. Что самое непостижимое, улыбались даже ее глаза. У Агнес никогда так не получалось.

Она очень старалась не выглядеть грустной. Ни на что не жаловалась, смешно шутила, не показывала обиды. Наносила на лицо побольше блесток, прикрепляла цветные заколки к вороту форменного платья, рисовала узоры на ногтях. Но всего этого было недостаточно. Глаза Агнес были не такими, как у матери, – в них читалась глубокая печаль, и, наверное, поэтому никто ее так и не полюбил. Хотя ей часто признавались в любви. Но каждый раз это были просто слова. И даже для того единственного человека, из-за которого глаза Агнес оживали, она, оказывается, не значила ничего. Глупо было позволить себе обмануться, но что еще ей оставалось? Она была ребенком, потерявшим веру в чудеса, а он – живым воплощением чуда.