– Кстати о Пансионе! Все мои сокурсницы от вас решительно без ума! Вы знаете это?

Я ответил, что чрезвычайно польщен, но теряюсь в догадках, когда и как успел произвести столь головокружительное впечатление.

– Если мне не изменила память, я всего лишь дважды потанцевал с ее сиятельством Юлией Абамелик-Лазаревой.

– Ага, вот именно, дважды! А мне отказали! –  взгляд Машеньки сверкнул, как серебро. –  И как она вам?

– Очень милая.

– Я ей обязательно передам.

Вверху меж рядами чернеющих крон повисла Луна: она была почти полной и яркой, и почему-то сейчас напоминала соседа, некстати вышедшего на балкон, чтобы позубоскалить. Мы некоторое время шли молча, а потом Машенька спросила меня:

– Ваше сердце свободно?

– Оно пусто.

Она немного подумала.

– Вы добрый?

– Доброта часто является синонимом слабости, и добрым именуют того, у кого не хватает силы и дерзости быть злым.

– Значит, вы злой?

– Я бы сказал, что моя природа не соответствует общепринятым представлениям о добре.

– И все-таки?

Я вновь почувствовал, словно что-то происходит или произошло, яснее объяснить это ощущение не представлялось возможным. Я остановился, Машенька повернулась ко мне; она стояла совсем близко, так что я мог поднять руку и прикоснуться к ней.

– Чего вы хотите, Мария? –  спросил я.

У нее на лице вдруг появилось растерянное, беспомощное выражение, глаза заблестели, а взгляд стал беззащитным и каким-то по-детски просящим. Это длилось несколько долгих мгновений, а потом она отвернулась и молча пошла вперед.

Почти до самой Усадьбы мы больше не проронили ни слова. Только у выхода из аллеи Машенька еще раз остановилась, взглянула в небо и произнесла:

– Приближается буря. Вы чувствуете? В воздухе.