– Что?! Что?! –  кричал Прах.

Дуняша, не переставая вопить, тыкала пальцем перед собой. Прах коротко выругался и врезал ладонью ей по лицу. Дуняша прерывисто всхлипнула и выкрикнула:

– Мертвая! Убила! Убила!

Я заглянул в комнату. Обида Григорьевна лежала на полу между двух стоящих вдоль стен кроватей, распростершись вниз лицом и вытянув руки, как будто пала ниц перед иконами на освещенной лампадкой божнице в углу, в последней попытке вымолить отпущение прегрешений. Из-под задравшейся ночной сорочки торчали чуть разведенные голенастые белые ноги, покрытые вздувшимися синими венами, с пальцами, скрюченными в предсмертной судороге. Кровать справа была измята, подушка валялась рядом, скомканные простынь и одеяло наполовину свешивались вниз; койка слева стояла аккуратно застеленной: похоже, Герасим еще не ложился, так и не вернувшись в комнату после того, как в полночь отключил электричество в щитовой.

– Убила! Убила! –  причитала, рыдая, Дуняша.

– Да кто убил-то? –  раздраженно спросил Прах.

– Белая Дева!

Коридор постепенно наполнялся людьми и голосами: появился заспанный Резеда, Захар, Граф, застегивающий на ходу портупею с кобурой, Скип явился извне в черном, длинном до пят и промокшем плаще-палатке, откуда-то выполз Архип, выглядевший так, словно его не разбудили, а откопали. Мы с Прахом вошли в комнату Обиды Григорьевны и присели на корточки по обе стороны от лежащего тела. Между внушительной старческой холкой и линией седеющих волос на затылке в шею Обиды Григорьевны впечатался толстый, витой золотистый шнурок: он врезался в кожу и плоть с такой силой, что едва был заметен. Прах с щелчком открыл складной нож и посмотрел на меня. Я покачал головой и стал осторожно ослаблять впившуюся удавку. Шнурок долго не поддавался; было похоже, что его набросили сзади внахлест, а потом с невероятной силой тянули в разные стороны за концы.

– Мы такое под Хартумом видели, –  сообщил Прах, –  там одного ливийца за шею проволокой к столбу прикрутили. Он так потом целый месяц на солнце висел, пока голова не отвалилась. Резеда, помнишь?

В коридоре Граф требовал найти Герасима и включить свет. Дуняша что-то лепетала про Белую Деву. Я наконец распутал и снял удавку, под которой сочились кровью глубокие саднящие раны. Обида Григорьевна вздрогнула и издала продолжительный сиплый звук, вызвав у Дуняши новый приступ истерики.

– Спокойно, –  сказал я. –  Просто оставшийся воздух вышел, когда освободилась трахея.

Я встал и шагнул в коридор. Все столпились вокруг, окруженные тьмой, направляя лучи фонарей на окровавленный шнур у меня в руке.