– Нет, о них, –  показал я на тени.

Мы сидели на полу у камина на первом этаже, устроившись на подушках и одеялах, которые притащили из спальни. Пахло сухими цветами, свечами и дымом, и кладбищенский домик окружала торжественная и недвижная, словно вечность, глубокая ночь.

Машенька присмотрелась к теням.

– А я думаю, что это и есть мы, только настоящие. Нам рассказывали на психологии, что тень –  это то, какой ты на самом деле, твое внутреннее, скрытое я. Не такой, каким тебя видят другие, не такой, каким хочешь себя показать, а тот, кто ты на самом деле. Внутренняя, истинная личность, которая у каждого своя, просто у подавляющего большинства в ней ничего интересного, и состоит она в основном из глупости, лени и жадности. У спутников Одиссея, например, тенями были свиньи, поэтому они в них превратились.

– Их превратила Цирцея, –  уточнил я. –  За безобразное поведение.

– Вот именно! А мы другие с тобой, вот, присмотрись: на кого наши тени похожи?

– На красавицу и чудовище, –  улыбнулся я.

– Да?! И кто же чудовище?

В голове на мгновение мелькнул образ моего отражения в зеркале: черный похоронный костюм, бледное лицо и глаза холодные, как монеты на веках покойника.

– Разумеется, я.

– Неужели? А может быть, я? Или ты думаешь, что красавицы не бывают чудовищами?!

Я заверил, что нисколько не обманываюсь насчет способностей красавиц.

– Ну вот!

Машенька схватила одеяло, набросила на себя и протяжно завыла из-под него:

– Ууууу! Я Белая Дева, я Белая Дева! Ууууу!

Она подняла руки и надвинулась на меня. Я попытался ее схватить, но она вывернулась, а потом запуталась в одеяле и упала на подушки, задыхаясь и хохоча.

Я смотрел на нее и думал о том, когда все успело стать так серьезно? Сколько минуло с момента первой встречи? Пару недель? Впрочем, порой достаточно и пары мгновений.

Впервые я заметил в себе что-то неладное, когда Машенька исчезла после нашей первой ночи в кладбищенском домике и, вопреки обыкновению, не осталась в Усадьбе Сфинкса на выходные. Это было чувство, похожее на укол беспокойства, тревога, которая для меня всегда прочно связана с любовью и которую я не испытывал уже очень давно, но теперь словно бы дрогнули стрелки на выключенных приборах. Дело тут было вовсе не в интимной близости как таковой, какими бы необычно волшебными ни были ее мгновения. Я умею оставаться внутренне безучастным, холодным и отстраненным, даже если внешне изображаю любовь так достоверно и точно, что ни у кого не появится поводов в ней усомниться, при этом не играю даже, а говорю, и делаю, и окутываю заботой и понимание по видимому совершенно искренне, но тень моя остается недвижной, зеркальный двойник тяготится скукой, и я без всякого сожаления в любой момент могу прервать то, что со стороны кажется близкими отношениями. Если угодно, это часть моих профессиональных компетенций.