– Это их мать, –  пояснил Граф. –  Бывшая супруга Аристарха.

Я присмотрелся к портрету. В холодных чертах надменно-красивого лица можно было рассмотреть выраженное сходство с сыном и несколько более отдаленное, но вполне заметное –  с Машенькой.

– Мария Аристарховна говорила, что она бросила их в раннем детстве, –  заметил я.

– Я слышал, что ее выставил за порог старый фон Зильбер. Он не слишком высоко ценил своего сына, хотя относился к нему снисходительно, а вот внука откровенно не любил, причем с самого рождения, даже называл чем-то вроде «тупиковой ветви» и винил в его странностях мать. Зато постоянно возился с внучкой, которая, кстати, совершенно не похожа ни на брата, ни на отца, а больше всего на свою прабабку по линии деда. Никогда не мог понять, где тут логика.

Я вспомнил про оборотня Петера Штумпфа и его дочь, но не стал додумывать этой мысли, как и того, какого рода опыты проводил Вольдемар в своем подземелье посредством покрытого пятнами стула с ремнями, глядя на портрет женщины, оставившей ему от себя лишь нелепую детскую кепку. Ее я нашел на дальнем краю верстака. Она лежала рядом с тяжелым, скрученным в рулон свертком из брезента защитного цвета. Я потянул сверток за угол: он с увесистым лязгом раскрылся, и внутри я увидел десятка два металлических инструментов, похожих то ли на комплект для рукоделия по металлу, то ли на инструментарий полевого хирурга начала прошлого века –  имелась даже ленточная пила. Все были аккуратно разложены по кармашкам, острия зубьев, крючков и лезвий блестели чистотой и идеальной заточкой. Перед уходом я, более повинуясь интуиции, чем рациональным соображениями, зачерпнул горсть холодного пепла из топки и просеял в руке: на ладони остался крошечный обгорелый кусочек кости. Кажется, это был зуб. Я показал его Графу. Тот поморщился, схватил кость, швырнул обратно в печку и вышел.

Вольдемара увезли днем. Аристарх Леонидович удалился к себе, а следующим утром вызвал меня в кабинет. Я вошел; он стоял, повернувшись спиною ко мне у окна, по обыкновению заложив назад руки и сцепив пальцы. Неяркий свет ноябрьского дня наполнял кабинет. Мы молчали, а потом Аристарх Леонидович отрывисто произнес:

– Я вас не виню.

Он говорил высоким, надтреснутым голосом.

– Мой мальчик… Вольдемар был особенным, что не могло его не погубить. Увы, но это стало закономерным итогом. Вас винить так же глупо, как фонарный столб, оказавшийся на пути водителя-лихача, постоянно садящегося пьяным за руль.

Я промолчал.

Он повернулся и сел за стол. Немытые длинные волосы свесились по обе стороны от рыхлого, бледного лица, глаза покраснели, и сейчас Аристарх Леонидович более, чем обычно, напоминал своего покойного сына.