Пришлось объяснять Машеньке причины скудости обеденного меню.

– В каком это смысле папа их отпустил?! –  ледяным тоном осведомилась она, поднялась из-за стола, швырнув на пол скомканную салфетку, и стремительно отправилась в покои Западной башни. Я, чувствуя на себе общие взгляды, на всякий случай поспешил следом и, стоя в Рыцарском зале, слышал, как Машенька кричит и распекает отца так, что я усомнился бы в том, что слышу ее голос и интонации, если ли бы не знал точно, что это она находится в кабинете. Это продолжалось несколько минут, пока наконец не хлопнула дверь –  так, что задрожали портьеры, –  и не появилась моя маленькая богиня, раскрасневшаяся от гнева. В тот же день она приказала Графу перенести резное кресло с двузубой короной из кабинета отца к себе в Девичью башню. Прах, Резеда и Скип больше часа, едва не надорвавшись, волокли тяжеленный громоздкий трон через всю Усадьбу по лестницам, коридорам и залам, а потом, сжав зубы и изо всех стараясь не материться, втащили его в Машенькин будуар и установили посередине спальни. Теперь она сидела только на нем, покидая иногда для того, чтобы снизойти к обществу в Обеденном зале или Верхней гостиной или же перейти в постель.

Граф, как мог, пытался выправить ситуацию: презрев сословную иерархию, предполагавшую, что фирсы –  это слуги классом выше, чем прочие, он отрядил Праха и Скипа на кухню в помощь Дуняше, а Резеда взялся разобраться в работе электрощитовой и котельной. Увы, но в этом он не преуспел: если с электричеством все было проще и его просто перестали отключать на ночь вовсе, то газовое отопление толком отладить не удалось. Батареи в комнатах были едва теплыми, утренний душ превратился в закаливающие процедуры; с каждой ночью становилось все холоднее, пока однажды днем в Зеркальном зале я не заметил, что изо рта идет пар.

Дух запустения, проникнув исподволь, ныне воцарился в Усадьбе. Ледяные сквозняки колыхали в углах бутафорскую хэллоуинскую паутину, которую некому было снять. Дрожавшие в ней гигантские пауки из папье-маше казались живыми, так что даже я невольно ускорял шаг, проходя мимо. Дуняша перебралась на кухню и стелила себе на полу у горячей плиты. Воспитанники допоздна засиживались в Верхней гостиной, теперь уже не ради увеселительных предприятий, но чтобы согреться. Поддерживать огонь во всех каминах не было никакой возможности, и к полуночи холодная тьма затапливала Усадьбу, окружая раскаленные угли и языки пламени в очагах будто первобытная ночь.

– Я отпустил своих крестьян, –  сказал однажды Филипп, когда мы сидели вечером у огня.