…гноя, которым сочились глаза женщины, устроившейся в углу. Она молилась, стоя на коленях, не видя ни Анны, ни зверя ее, ни даже света, наполнившего келью. Он выцветил серый кирпич стен, неровный земляной пол, доски, на которых лежал дрянной тонкий матрац.

Стол.

Пустую миску. И тарелку.

Вот женщина моргнула и вскочила. Двигалась она торопливо, дергано, то и дело замирая. И только круглая голова в грязном клобуке, крутилась влево-вправо.

Грязные пальцы придавили огонек свечи. А сиплый голос нарушил тишину:

— Пришла?

— Пришла, — сказала Анна, разглядывая ту, которая была ее матерью.

Давно.

Настолько давно, что… на том снимке, который Анна спрятала, матушка была молодой и красивой. Сейчас на нее смотрело существо, лишь отдаленно напоминающее человека. Ноздреватая кожа его имела тот бледный омыленный оттенок, который свойственен мертвецам. Она свисала, почти скрывая в них глаза, и в трещинах, складках ее застывал желтоватый гной, скрепляя уродливую эту маску. Обвисла нижняя губа, сделав видимыми бледные десны и темные зубы, многие из которых выпали.

— Матушка…

— Хороша… — монахиня укоризненно покачала головой. — От красоты все грехи… все в мире от нее… покайся, и будешь спасена. Покайся…

Мелькнула мысль, что, быть может, зря Анна явилась сюда, что, быть может, матушка ее давно и прочно сошла с ума, а стало быть, спрашивать ее о делах прошлых бесполезно. Но рука с желтыми кривыми ногтями вцепилась в рукав.

— Мужа нашла богатого? Хорошо… думаешь, дитя родить?

— За что ты меня прокляла? — вопрос, мучивший Анну, вырвался из груди.

— Что? — в полутьме сверкнули живые и вполне себе ясные глаза.

— Прокляла. Не видишь? На мне проклятье, которое, как мне сказали, досталось от матери. И не случайно. Ты зачала меня, чтобы избавиться от проклятье. От кого ты его получила.

— Вот, значит… — монахиня отпустила рукав и, пожевав губу, сказала: — Не я… это была не я… я лишь подобрала тебя… проклятое дитя.

…ее история была проста.

Родителей своих Евлампия не знала. Может, оно и к лучшему, потому как кто бросит свое дитя помимо людей недостойных? Так говорили сестры при монастырском приюте, и у Евлампии не было причин им не верить. Жила она не сказать, чтобы плохо.