иметь возможность каким-нибудь образом определить его. Поэтому в понятии чистого

рассудка материя предшествует форме, и ввиду этого Лейбниц признавал сначала вещи

(монады) и внутри их способность представления, чтобы затем на этом основать внешнее

отношение между вещами и взаимодействие (Gemeinschaft) между их состояниями (а

именно представлениями). Поэтому [в его учении] пространство и время были возможны

как основания и следствия: пространство - благодаря взаимоотношению между

субстанциями, время-благодаря взаимосвязи определений этих субстанций. Так и должно

было бы быть на самом деле, если бы чистый рассудок мог непосредственно быть соотнесен

с предметами и если бы пространство и время были определениями вещей самих по себе.

Но если пространство и время суть только чувственные созерцания, в которых мы

определяем все предметы исключительно лишь как явления, то форма созерцания (как

субъективное свойство чувственности) предшествует всякой материи (ощущениям), стало

быть, пространство и время предшествуют всем явлениям и всем данным опыта, вернее, только они и делают их возможными. Философ-интеллектуалист не мог допустить, чтобы

форма предшествовала самим вещам и определяла их возможность, и со своей точки зрения

он был прав, поскольку он считал, что мы созерцаем вещи так, как они существуют (хотя и

посредством неясного представления). Но так как чувственное созерцание есть совершенно

особое субъективное условие, которое a priori лежит в основе всякого восприятия, а форма

его первоначальна, то эта форма дана сама по себе, и материя (или сами являющиеся вещи) не только не должна была бы лежать в основе (как мы должны были бы утверждать, если

бы судили согласно одним лишь понятиям), но даже, наоборот, возможность ее

предполагает данным формальное созерцание (пространство и время).