От земли пахло влагой, травяным соком и теплом. Мара так и лежала, прячась в высоких зарослях, а длинные стебли тихонько покачивались на ветру, шелестя над ее головой. Девочка, отдышавшись, перевернулась на спину. Мелкие камешки и короткие былки травы приятно покалывали кожу сквозь одежду, а над головой лениво и величественно плыли пушистые облака. Где-то в темном бархате тысячелистника деловито гудел жук, и со всех сторон слышалось звонкое стрекотание. Солнечный луч высветил небесно-голубое крыло мотылька, усыпанное мелкими темными пятнышками и чуть припорошенное белой пыльцой. Мара проводила его взглядом, пока тот не скрылся среди изумрудных колосьев, и пожелала ему всего доброго. Такой крохе уж точно надо желать хорошего, чтоб сумел долететь туда, куда ему нужно.

Серебристый звон отвлек ее от мыслей. Девочка села, завертев головой по сторонам. Из волос тут же посыпались травинки да мелкие листики, что запутались в смоляных прядях — но мать никогда не ругала ее за растрепавшиеся косы, а потому Мара даже внимания на это не обратила. Гораздо больше ее занимал тихий-тихий ласковый звук, доносящийся словно откуда-то издалека. Он то приближался, то снова становился едва слышимым, и Мара поднялась на ноги, отряхивая летнюю рубаху, болтающуюся на ней, словно на пугале огородном. Теплый луговой ветер запустил пальцы ей в волосы, а прямо перед лицом, у самого носа, возник маленький золотой клубочек солнечного света.

Завороженная, Мара потянулась было к нему рукой — да только тот отпрянул, будто осторожный зверек. Девочка тоже дернулась, ойкнув и испуганно глядя на огонек, а тот, серебристо звеня, отлетел чуть дальше, словно приглашая ее идти за собой.

Мара-Марана…

Над головой носились веселые стрижи, рассекая темными крыльями лазоревый воздух, такой дурманящий и сладкий, а она бежала вприпрыжку за огоньком, смеясь и пытаясь дотянуться до него хоть кончиком пальца. Огонек ускользал из рук, будто играя с ней, и вел ее куда-то в далекую чащу, мимо земляничных полян и чабрецовых лугов, мимо зарослей орешника и оврагов, изрытых ласточкиными норами, мимо густых мрачных ельников, заросших мхом и сон-колыванью, и мимо березовых рощиц, пронизанных солнечными лучами от верхушек до самых корней, теряющихся в густой траве. Мара бежала, чуть ли не задыхаясь от счастья, и сердцу было светло и радостно, сердце трепетало птичкой, а голову кружил хмельной запах васильков и диких лесных трав…

— Мара-Марана.

Сон юркнул ужом куда-то во тьму, забирая с собой яркое солнце и запах лета, и усталость разом навалилась на нее, усаживаясь тяжелым котом на грудь. Мара слепо заморгала, силясь прийти в себя и понять, где она. Все вокруг казалось размытым, темным, и женщина со стоном попыталась сесть, но чья-то твердая рука ухватила ее за плечо, а скрипучий голос расколол тишину: