Ноги едва держали ее, и Мара покачивалась, спускаясь по лестницам и переходам. Постепенно глаза привыкали к бледному свету, что после пещеры колдуньи казался едва ли не солнечным сиянием, и вскоре Мара с каким-то теплым чувством разглядывала уже знакомые переходы и арки, силуэты сталактитов и узоры созвездий под сводами пещеры, что на самом деле были кристаллами. Лореотт полюбился ей, и знать, что она никогда не вернется сюда, теперь стало странно. Она остановилась на одной из открытых лестниц, глядя, как фиалковый свет оглаживает белые силуэты статуй, высвечивая крохотные пылинки на поверхности и окутывая камень призрачным сиянием. Задумчивые лица безмолвных фигур были обращены друг к другу, и они словно вели диалог без слов, без единого звука и жеста. Среди них Мара чувствовала себя чужой — и невыносимо живой. Слишком остро живой для города, что, казалось, засыпал.

Ты останешься в моей памяти древней эльфийской сказкой, волшебным сном зачарованного ребенка, который никогда не найдет тебя — но уж точно навек запомнит. Останешься своими коридорами, бесконечными лестницами, рунами на стенах, что знали тысячи рук; светом кристаллов, древними тенями и теми, кто наполняет тебя жизнью. Не беспокойся — я сберегу тебя, белый город.

Она прощалась с Лореоттом — ей казалось, что сейчас самое время. Пусть Мэгавар дала ей еще день, пусть она могла провести здесь еще несколько часов — но сейчас должно было попрощаться с городом, что создавался великой ценой. Великую цену заплатили за его жизнь, и великую цену заплатят за его сон. И сейчас Мара как никогда ощущала, как сплелись нити судеб здесь, на этой земле — да и во всем мире. И она тоже была частью этого древнего узора, ниточкой, что стояла на своем месте, ниточкой в руках бога. И уж наверняка те руки походили на сухие ладони старухи Мэгавар, держащей веретено.

С легким сердцем она отвернулась от молчаливых статуй, сбегая по белым ступеням. Мара смотрела на Лореотт, и он казался ей древней печальной женщиной — не старой, но немыслимо древней. А еще — душой, покидающей тело. Всякому телу — оставаться в земле, если оно согласно быть смертным. И Лореотт согласился уснуть здесь, в недрах заснеженных гор, навсегда уснуть. Здесь было его место. Душа города, заключенная в каждом из его жителей, совсем скоро покинет его — он знает это и принимает все, что начертано небом. А значит, все происходит верно.

Она и не заметила, как вышла к Дому Пришедших. В сердце сладко екнуло: где-то там, наверное, ныне была Даэн. Мара не знала, что произошло с Птицами после того, как сила выплеснулась из ее сердца, затопив собой все вокруг, но почему-то совершенно точно знала — с ее женщиной, сотканной из солнца, все в порядке. Беда не могла ее коснуться, сколько бы ни старалась, а потому Мара уверенно направилась к белым створкам двери, распахивая их настежь и выискивая взглядом такой знакомый и любимый силуэт.