Меред кивнула в ответ, стараясь выглядеть спокойной и умиротворенной. На самом деле, в груди что-то царапалось, скреблось, жалобно скулило, и Птица гнала от себя глупое чувство как могла. Да только никуда оно не девалось, голодное и жадное — вцепилось в самое сердце да так и сидело, впиваясь в него клыками и когтями. И Меред понятия не имела, что с этим ей делать.

Она и сама не заметила, как сон подобрался к ней скрипучим шагом Туманной Сказительницы, накрыл ее теплыми ладонями и спрятал от кошек, скребущихся там, в груди. Тишина, о которой Меред так долго молилась, наконец пришла, долгожданная и такая необходимая сейчас, и девушка охотно склонила голову ей на колени, позволяя ей вымести все печали и все мысли.

Она бродила по каменным улицам, солнечным и пахнущим горячими степными ветрами. Песочные стены, песочные улицы, синее небо вверху, над головой. Она была взрослой — той Меред, которая ныне звалась Келерийской Птицей, и в ножнах на поясе прятались ее Крылья. Но она была дома.

Крутобокие женщины в белых передниках сновали за широким окном пекарни, и Меред видела их руки — добрые, крепкие руки, пахнущие маслом, что взбивали этим утром из самого свежего молока. Руки, припорошенные мучной пылью, месили тесто в деревянных кадушках, и пахло сладкой свежеиспеченной сдобой. Одна из женщин устало разогнулась и, заметив Меред, улыбнулась ей. В ее руках откуда ни возьмись появилась краюха белого хлеба с золотистой хрустящей коркой, и пахла она теплом и солнцем.

Меред шагала по знакомым улицам, откусывая сладкий, еще теплый, хлеб. Вокруг носились маленькие шумные дети, рыжеволосые смешные девчонки играли в веревочку, весело гомоня, а их матери переговаривались у колодца, набирая кристально чистую воду в ведра. Меред смотрела, как эта вода переливается, искрится на солнце, разбивается крохотными капельками о булыжники на площади — и ей было хорошо и радостно.

За каменными приземистыми домиками, взбирающимися на холм, виднелась неоглядная морская ширь, синяя, глубокая. В ней крыльями белых чаек виднелись паруса, раздуваемые легким ветром, и солнце прыгало бликами на мелкой ряби волн. Под ногами уже не булыжники — сухая крошащаяся глина, из которой растут длинные нити ковыля и дикой травы, что доставала до самых колен Меред. Она подошла к самому краю, раскидывая руки и вдыхая полной грудью сладость и терпкую жаркую горечь андарских степей, такую пронзительную и живую, такую родную. А над ней было небо, вечное синее небо, птицы, солнце, и еще, и еще, и…

Девушка села, запутавшись в одеялах, хватая ртом воздух, хмельная и совершенно ничего не соображающая. Холод тут же вцепился в нее, прогоняя остатки сна, но Меред держалась за видение так крепко, как только могла. Неподалеку спала Атеа, спрятавшись в одеяло так, что и носа видно не было. Аллэивар посапывала, привалившись спиной к химере и приоткрыв рот — и Меред вдруг отстраненно отметила, что у той очень красивые губы. А возле огня сидела Знающая, и язычок пламени, что был не больше мотылькового крыла, медленно перетекал меж ее пальцев.