Аллэивар взобралась на Йэн и выпрямилась на ее спине, и на один миг Меред подумалось, что перед ней — могучая воительница из старых, давно забытых легенд, опасная и дикая. Мигнул золотой глаз, ветер взметнул пепельные короткие прядки ее челки — и Аллэивар, развернув химеру, направилась прочь, оставляя Птиц и ведьму за спиной. Химера Тэарги мягко бежала следом за ними, даже не оборачиваясь на свою хозяйку, и Меред вновь задумалась: видимо, до конца химер не мог приручить никто — даже чародейки, в чьих руках лежала сила подземелий. Меред передернула плечами, провожая взглядом силуэт Аллэи, а затем вновь обернулась к бесконечному простору Наамаха.

— Ну что ж, — Атеа выжидающе уставилась на ведьму, фальшиво улыбаясь, — Доброй дороги и тебе, госпожа Знающая, мы были несказанно рады твоей компании и будем очень тосковать без тебя…

— Не стоит, — Тэарга чуть склонила голову, и на ее уста легла тень улыбки, — Я ведь никуда не ухожу.

— Хм, — Атеа моргнула — ожидала-то она явно другого, — А я думала, что… что на границе Наамаха наши дороги разойдутся…

— Нет, не тревожься, — качнула головой Тэаргавар, легко проходя мимо Атеа и направляясь к единственному видимому спуску с утеса. Лебедь возмущенно уставилась ей в спину, а эльфийка, даже не обернувшись, бросила через плечо, — Идемте. Думаю, нет смысла медлить — в долине должно быть не так холодно. Мне бы не хотелось промерзнуть.

Атеа скривилась и искоса взглянула на Меред, неохотно следуя за ведьмой. Всем своим видом она показывала, что больше всего на свете хотела бы избавиться от Тэаргавар — и Меред даже понимала ее, однако ничего тут не попишешь. Приходилось мириться с нею, как с холодными ветрами, неотступно следующими за ними, как с серым небом, тяжело нависшим над головой. Птица еще раз обернулась вслед Аллэи, но на утесе уже никого не было — лишь белый простор на тысячи верст вокруг.

Пока они спускались в низину, Меред усиленно вспоминала сны, пришедшие к ней нынешней ночью. Кожей она ощущала ветер степей и морскую соль, и чувство было до того родное, что даже холода Наамаха не могли прогнать его. Однако образы, такие яркие несколько часов назад, размылись и теперь казались укутанными в туманы. Девушка тщетно ловила их, как ловят светлячков дети, чтоб посадить их в бумажный фонарик, — но раз за разом те ускользали из памяти. Оставались лишь короткие обрывки-вспышки — золото волос самой прекрасной в мире женщины, яблоневые лепестки, море с белыми гребнями волн, отцовский дом, сладко пахнущий древесиной, Праздник Лета и цветные ленты. Но кроме этого — ничего. Разве что светлая, приятно тянущая тоска в груди — такая, которую прятать бы к самому сердцу да бережно хранить.