В груди золотым цветком распустилась мягкая нежность — словно тугой клубок развязался, и теперь Меред дышала полной грудью, чуть ли не захлебываясь в этом потоке света, вдруг расплескавшемся здесь. Она не знала, что там будет завтра, не знала, куда еще повернет их тропка, такая размытая и неясная — но знала одно: она будет рядом со своей королевной, что бы там ни случилось. Здесь и сейчас они замерли во времени и пространстве, и ничто больше не терзало ее, не тревожило, и слова в ее голове наливались тяжестью, готовые вот-вот сорваться с губ. Там уж сама решай, оттолкнешь ли меня или приветишь… Только сил моих нету больше. Помогай, Хартанэ.

— Что ты будешь делать, Атеа? — молчание нужно было забить хоть чем-то — слишком сильно страх сотрясал все ее существо, и Меред готовилась к самому сложному в собственной жизни испытанию, почему-то оттягивая момент, что должен был наступить неизбежно.

— Напьюсь, — девушка покачивала в руке кубок, и Меред видела, как алая жидкость перетекает в нем, поблескивая в рыжих отсветах пламени.

— Нет, я не о том… Позже, когда это все закончится, — Меред осторожно опустила руку на тонкую щиколотку, мимоходом подумав о том, что ножка Атеа помещается у нее в ладони. Лебедь пожала плечами, все так же глядя куда-то мимо нее.

— Не имею ни малейшего понятия, Меред, дорогая. Постараюсь выжить, въехав в Тиннеред, — она ухмыльнулась, — Знала бы ты, какое там змеиное гнездо. Все эти жеманные куры ощипанные, прикрывающие свои телеса шелками, обмахивающиеся костяными веерами и улыбающиеся так, словно им рыбья кость поперек горла стала… Богиня, даже вспомнить противно.

— Ты же говорила, что при дворе хорошо, — мягко напомнила ей Меред, — Тогда, еще в детстве, помнишь?

— Дурой была, — отмахнулась Атеа, досадливо кривя губы, — Видишь ли, дети все иначе видят. Смотрят будто бы сквозь, — она помолчала, думая о чем-то своем и давая Меред еще одну возможность насладиться этим моментом: в задумчивости Атеа становилась совсем уж неземной, — Ребенок видит красивую обертку, играет с ней, как с самой чудесной в мире игрушкой, радуется этому так чисто и искренне… Я тоже радовалась и видела только цветную мишуру. Сейчас, если обернуться, если вспомнить все эти взгляды, все слова, брошенные будто бы вскользь, все станет простым и понятным. Все, сокрытое для детей, явится взрослым, как божий лик является деревенскому пьянчуге — кристально ясно!

Она подлила еще вина Меред, и на этот раз девушка даже не стала протестовать. Быть может, так будет легче? Впрочем, в голове было ясно и светло, словно сама Хартанэ высветила ее изнутри, укрывая солнечными лучами все старые раны, сшивая грубые рубцы и залечивая их, и Меред ощущала, что еще чуть-чуть — и страх совсем сгинет, и тогда можно будет. Наконец-то можно будет.