И как только ко мне пришло это осознание, я разгадал подсказку Шипящей-Кошки: Объедини свою волю с узором. Не для застоя, но для неизбежного исхода каждого из взаимодействий всех вещей, от одного мгновения до другого. Именно этих исходов я стремился избежать или изменить.

И, смеясь, я отпустил свою волю. В пещере Шипящей-Кошки была сфера из полированного нефрита, скользившая по поверхности узора. Теперь она провалилась в его глубины, была обращена к узору не сверху, а изнутри, и я стал свидетелем более глубоких истин: страдание неизбежно, ведь сумерки наступают после каждого рассвета, но жестокость… жестокость – это изобретение человека, которое оправдывается доктриной и каноном, но не является обязательным.

– Ты будешь смеяться, когда она кричит от боли? – сказал Вестник, рассек кожу в другом месте и поместил в рану новое зерно.

Шип его воли двигался по каналам канона, подобного скале на берегу, у подножия которой плескались пульсировавшие волны узора. Проникновение. Артефакт империи.

Теперь поток магии стал для меня понятным, каким не был с моих первых неумелых попыток овладеть силой, еще до того, как бабушка оставила на мне свои метки. Я отследил узор мира в комнате и почувствовал недостающие шаги в вечном танце. Истины мира, каким он должен быть и каким был бы, если бы не канал передачи.

Я метнул свою волю в стены канона, как делал, когда стоял на коленях у трупа Иволги в Железном городе.

Погаси пламя, – говорила Шипящая-Кошка. Но сейчас не пламя – а сам канон.

Я выровнял свою волю со следом передачи императора, с отчаянной попыткой мира освободиться от оружия жестокости и покорения, того, что вообще не должно существовать.

Вместе – узор мира и я – мы надавили на стены, и я почувствовал, как они рассыпались в пыль.

Однажды моя бабушка уничтожила магию, превратившую меня в нечто среднее между человеком и орлом, так и я сейчас уничтожил магию, связывавшую Вестника с императором, и отправил канон в далекое место, находившееся в горах Найэна.

Свет, который связывал меня, исчез, как исчез с тела моей бабушки, которая атаковала, полная боли и ярости. Крыло отпрянул.

Я почувствовал, как воля Вестника движется через узор, но без направлявших стен канона он лишь барахтался, невежественный и бессильный. Одинокая искра сверкнула между его пальцами.

– Что это было? – Вестник повернулся ко мне, продолжая атаковать узор. – Что ты сделал?

Я встал, прижимая к груди обрубок руки. У меня отобрали договор и канон, оставив обнаженным перед узором мира, лишенным не только защиты, но и границ. Теперь я был способен погасить пламя. Мог сделать много больше.