– Ты не можешь умереть? – переспросила Кармилла и вскинула голову. Ее лицо тотчас же высохло. Она поднялась с места и осторожно, почти на цыпочках, приблизилась к нему, вконец озверевшему, будто пытающемуся выскользнуть не из цепей, а из собственной кожи. – Что ты сделал со своей семьей, Франц? Ты помнишь, как это было?
О да, он помнил. Сколько бы ни пытался, так и не смог забыть.
– Я их убил, – всхлипнул Франц.
Морг был холодным местом.
Не то чтобы в больничной палате Франца было тепло и солнечно, но морг оказался и того хуже. Формалин, восковые бальзамы и спирт утяжеляли воздух, делали его тугим и вязким, почти пластилиновым. Темнота будто выела Францу глаза: сколько бы он ни открывал их и ни моргал, он по-прежнему ничего перед собой не видел. Попытался резко сесть – и ударился головой. Попробовал вытянуть в стороны руки – и уперся ими в стены. Там, где он лежал, было узко и душно. Франц еще не понимал, что ему теперь можно не дышать вовсе, поэтому запаниковал, хватаясь за свое пережатое страхом горло.
«Гроб, я в гробу!» – решил он и недалеко ушел от истины. Резко дернулся и, сползя немного вниз, вдруг обнаружил маленькую спасительную полоску света где‐то у себя в ногах. Он тут же ударил в нее пяткой, пнул нечто, оказавшееся железной дверцей. Та открылась нараспашку с первого же удара, едва не слетев с петель.
«Мерзко, как же мерзко», – подумал Франц, вывалившись из холодильника и стряхнув с себя белую накрахмаленную простынь.
«Странно и неправильно», – подумал он следом, когда обнаружил, что под этой простыней на нем нет совершенно никакой одежды.
«Домой, хочу домой», – забилось в голове, и память его – исковерканная еще незаконченным переходом между жизнью и смертью, который он совершил с полуночным визитом Кармиллы, сам о том не подозревая, – отозвалась острой болью в висках, навернулась под ресницами такими же неправильными красными слезами и потекла по лицу.
Его знобило так, будто ему вкачали сразу литр химии. Рот, высушенный до скрипа, без единой капельки слюны, горел. Неистово болели и чесались десны, словно лезли наружу новые зубы. Францу хотелось поскрести их основания ногтями, потереть или даже вырвать. Из-за лекарств ему частенько снились настолько реалистичные кошмары, что от этой самой реальности их отличало только то, что в них Франц не чувствовал себя самим собой. Нечто подобное происходило и сейчас. Ноги вдруг стали слишком быстрыми, руки – слишком сильными, а тело – чересчур легким, будто оттолкнись от земли – и полетишь. Все тело Франца ощущалось чужим и незнакомым, какое‐то словно не его. Он случайно выломал шкафчик, когда полез в него в поисках одежды, и чуть не порвал чьи‐то хлопковые штаны, пока натягивал их на себя. Затем, босой, Франц побрел по коридору, мимо письменного стола с контейнером остывающих макарон и металлических столов, на которых лежали, словно спали, люди. Такие же бледные и холодные, как Франц, но в отличие от него без шанса на то, чтобы вновь проснуться.