«Дом, дом, дом».

«Фрэнсис, Ханна, Хелен, Берти, мама…»

Все, что Франц знал, – что ему срочно нужно к ним. И эти неестественно быстрые, ступающие совершенно бесшумно, будто на мягких лапах, ноги сами понесли его туда. Все кружилось: Франц шел от стены к стене в бреду, прислонялся к ним каждые пять минут, а когда отталкивался, даже не замечал, как оставляет на бетоне борозды и трещины. Очень хотелось есть, настолько сильно, что его желудок словно пытался переварить сам себя. Не устояв, Франц стащил с дежурного стола открытое печенье, но тут же выплюнул. На вкус оно оказалось ничем не лучше грязи.

Покинул больницу Франц через окно, когда одна из медсестер все‐таки его заметила (наверное, по дорожке из крошек, которыми он плевался на ходу). Крики, шум и звон стекла. Даже пятый этаж его не остановил. Франц запомнил только осенний ветер, толкавший его в спину, будто подгонявший скорее добраться до дома, и гудки проезжавших мимо машин, которым он то и дело кидался наперерез, пересекая дорогу за дорогой.

– Франц?

Ханна встретила его с чугунным чайничком в руках. Видимо, подогревала воду. Ее кремовая ночная сорочка развевалась от впущенного Францем сквозняка, когда он открыл – нет, выломал, снова слишком сильно дернув ручку, – входную дверь. В квартире было тихо, все девочки и мама уже уснули, и только Ханна до сих пор не сняла поясок с заклепками для шитья: ко сну‐то переоделась, но вместо постели опять пошла к машинке. Францу хотелось сказать ей, что мама будет ругаться, если проснется и обнаружит, что та снова работает в ночи и что они обе заслужили отдых. Теперь Франц позаботится о них, он здесь. Он должен был сказать, как сильно скучал по всем и что больше не проведет ни дня в больнице, потому что чувствует себя здоровым. Но вместо этого…

– Хочу есть, – прошептал Франц.

Затем он сделал к Ханне неуклюжий, слишком широкий шаг, пошатнулся и упал ахнувшей сестре в объятия. Его лицо прижалось к изгибу ее шеи.

– Братец!

Младенцы, появившись на свет, инстинктивно чмокают губами, пытаясь утолить сосательный рефлекс. Вампиры же кусают.

Кровь густая, сладкая, как сироп, в считанные минуты затопила сухой и горящий рот. Францу сразу стало легче, десны перестали ныть, клыки нашли то, что искали все это время, и прорезались окончательно. Переход его был завершен, а чугунный чайник с грохотом упал и покатился. Кипяток ошпарил им обоим ноги, но никто из них не вскрикнул. Ханна уже даже не звала его, голос ее стих стремительно, почти мгновенно, потому что ел Франц неосторожно, действительно как неумелое дитя: не прокалывал, а грыз, будто кусок мяса, и случайно разорвал артерию. Из-за этого он, наверное, и не наелся: крови было много, да половина не попала, куда нужно, пролилась мимо и пропитала кремовую сорочку и его больничную рубаху. Ханна была такой приятно теплой, когда он только ее коснулся, но вдруг похолодела в его руках. Ослабли пальцы, которыми она цеплялась Францу за лицо и волосы, пытаясь оттянуть. Когда пить в Ханне стало уже нечего – а пить было не так уж много: вечно недоедавшая Ханна была крайне худосочной, он аккуратно опустил ее, обмякшую с открытыми стеклянными глазами, на пол.