И пошел по остальным комнатам квартиры.

Берти, спящая в кроватке в обнимку с мишкой, даже не проснулась. Ей было всего семь – в три раза младше Ханны… И в три раза меньше. Ее Франц и выпил за три минуты. Хелен, спавшую рядом – за семь. Фрэнсис, последовавшая за этим, проснулась от укуса, оказавшись чересчур чувствительной, и сопротивлялась долго, почти яростно. Брыкалась, визжала, плакала, хлестала Франца по лицу, пока он не сжал ее в объятиях слишком крепко и, не рассчитав силу, переломил в ней нечто важное, возможно, позвоночник. Однако было уже поздно – на шум явилась мама. Она единственная оставалась полностью спокойной, когда Франц укусил ее. Быть может, думала, что это сон, как думал Франц, будучи все это время в лихорадке. Когда он сжимал тело матери обеими руками, как уже мертвая Берти сжимала плюшевого мишку, и сидел с ней на полу, мама вдруг потянулась рукой к его лицу. Но не ударила, не впилась ногтями, не ущипнула, а погладила нежно-нежно, прежде чем эта рука упала вниз. Франц услышал ее последний шепот:

– Ты наконец‐то выздоровел, сынок. Неужели ты здоров?..

Франц пришел в себя только спустя час, когда, рыская по дому, будто ища еще кого‐то, споткнулся об одно из тел. Еще час спустя он плакал в окружении четырех своих сестер и мамы, сгребя их всех в охапку, как игрушки, которые сам же и сломал. А на следующий день, узнав от случайно встреченного на улице вампира, кем он стал, Франц впервые всадил себе кол в сердце и почему‐то выжил.

– Новообращенные вампиры забывают свое превращение, чтобы только старшие знали, как можно обратить других, – вздохнула Кармилла, дослушав его рассказ, который, однако, ей наверняка стоило больших усилий разобрать, потому что Франц рыдал в процессе до икоты и кричал, кричал, будто пытался докричаться до себя из прошлого. – Они также бредят первые сутки. И вправду могут случайно накинуться на человека, но обычно съедают не больше двух. Ты же съел пятерых… Возможно, все дело в лейкозе: новообращенные не так уж голодны, поскольку в них еще течет человеческая кровь, но твоя кровь изначально была отравлена. Это объясняет, почему ты был так голоден, но, эй, Франц… То был не ты, слышишь? Великие трагедии – предвестники великого блага, – прошептала она и, сидя на полу, придвинулась к нему поближе, схватила его за подбородок ласково, но жестко. Между оранжевыми и алыми глазами протянулась нить, как тогда между жизнью и смертью много лет назад. – Теперь ты благословлен, мой милый мальчик.

– Благословлен?! – снова зашелся Франц животным криком и мотнул головой, стряхивая со своего безобразно изувеченного и заплаканного лица ее белую ладошку. – Ты вообще слушала меня?! Я убил всю свою семью! Всех сестер и маму! Я сделал это, потому что рядом со мной не было никого, кто мог бы меня остановить. Какое это благословление?!