Граф смолчал и лишь нахмурился, а Ольстер продолжил:

— Я так стремился жить в тепле, меж ясенек, но уже три сотни лет в вечных разъездах, ибо не умею жить на юге со своими северными нравами. И вот я возвращаюсь, не знаю, навсегда ли, в Филонеллон. Как жили мои предки. Честно, я устал жить, ибо быт заел, люди осточертели, хочу я в сырую землю. Но сдохнуть не могу. Совет требует по закону, чтобы я наследника воспитал, но наследники мрут как мухи.

— Понимаю, к чему ты клонишь, Ольстер. Ведь ни один мой предок не дожил до шести сотен лет, — улыбнулся Филипп. — Но, боюсь, не в этом дело, и не потому я так настойчив. Моя жизнь действительно подзатянулась, но мне пока рано уходить… Тогда, три десятка лет назад, я размышлял, не передать ли дар одному из моих приемных детей, но не смог.

— Подожди, подожди… И смирись с тем, что случилось. А провидение само пошлет тебе ответ. Ты наигрался с правлением, как в свое время наигрались все мы. Потому что я помню, как сотню лет назад тебя волновали лишь цифры, посевы, кони, налог и война, а теперь это тебе и в голову не лезет. Если судьба решит, что тебе пора, — ты уйдешь.

Обозы вместе с солрагцами волочились на север, и спустя четверо суток, заляпанные грязью и усталые, они покинули пределы Бофраита и прибыли в Глеоф. Там беглецы заночевали на постоялом дворе, выставив охрану. Но Ольстера больше никто не преследовал, потому что барону тех земель донесли о неудаче слишком поздно и след Орхейса затерялся.

С рассветом Филипп стоял у кузни и наблюдал, как передние копыта его вороного, прозванного на Хор’Афе Троркероном («черное крыло»), сначала очистили копытным ножом, а потом подшили к ним ухналями подковы. Подковы эти Троркерон потерял после боя у ясеневой рощи в Бофраите.

Около графа бегал туда-сюда маленький паж Жак, с интересом разглядывая на жителях чудные глеофские шляпы с широкими полями. Он не знал, как скоротать время, а потому то и дело теребил свой капюшон, свешивающийся зеленым краем через плечо. Филиппу до блеска натерли песком кольчугу, привели в порядок его костюм, он отдохнул на мягкой постели, однако печать мрачных дум так и не покинула его лица. И когда появился Ольстер — крепкий, немного в теле, улыбающийся, — граф не сразу перевел взгляд с конского копыта на своего товарища.

— Ну что ж, — пробасил тот. — Здесь мы и расстанемся!

— Обождите…

Граф достал из сумы кожаный футляр, в котором покоился свиток с переписанными у обиталища бестии рунами. Он вложил его в лапища Орхейса, Ольстер раскатал свиток и нахмурился.

— Доводилось ли вам видеть за свою тысячу лет подобное письмо?