Доев, волхв неодобрительно покосился на лоб Мстиславы, и она, рассеянно коснувшись его, нащупала шишку.

– Совсем ты хилая, – презрительно изрек колдун, сыто вытирая усы.

Возмущение, зревшее внутри Мстиши, словно перебродившая брага в тесной бочке, наконец взорвалось и ринулось на волю:

– Вместо того чтобы спасибо сказать, что с тобой в ночь потащилась в такую даль по морозу да под волчий вой, ты мне пенять удумал?! Мог бы сразу Незванку взять, уж она бы тебя, поди, не подвела и оземь падать не стала бы!

– Мог бы, да решил поостеречься. Кто знал, вдруг у Домашки хворь прилипчивая.

Откровение волхва застигло Мстиславу врасплох, и она застыла с открытым ртом.

– То есть выходит, Незвану ты поберег, а меня не жалко? – опешив, догадалась она.

– Выходит, что так, – бесстыдно усмехнулся Шуляк.

– За что ты так меня ненавидишь? – пораженно прошептала Мстиша.

– Слишком много чести ненавидеть тебя, – хмыкнул Шуляк, но, противореча равнодушным словам, голос его зло дрогнул, и Мстислава прищурилась.

– Я ведь не сделала тебе ничего дурного! – воскликнула она. – Все, чего я хочу, – лишь спасти мужа. За что ты так на меня взъелся?

– Спасти мужа?! – прикрикнул колдун, но, бросив быстрый взгляд на заворочавшуюся на полатях Незвану, опомнился и понизил голос: – А кто его погубил?

– В том я виновата, но не перед тобой, а перед ним! – вздернула подбородок Мстислава.

– Считаете, будто закон вам не писан, – точно не слыша Мстишу, все сильнее кипятился старик, – что можете творить все, что взбредет в ваши княжеские головы!

– И это говоришь ты? Ты, бездумно рушащий чужие жизни?

Колдун даже захлебнулся от негодования:

– Не говори того, чего не знаешь, соплячка! Если чья жизнь и была разрушена, то только моя!

Мстиша недоверчиво хмыкнула. Возможно, виной всему была тяжелая бессонная ночь, но за все время своего пребывания у Шуляка ей еще не приходилось видеть его таким взволнованным и несдержанным.

– Разрушена? Твоя? – язвительно переспросила она.

На миг в глазах волхва вспыхнула ярость, но Мстислава почувствовала, что та направлена не на нее, а на кого-то иного. Опустив взор на сложенные в замок жилистые руки, старик негромко заговорил: