– Мой отец был пастухом. Не никчемным бездельником, каких только и встретишь нынче. Нет, он был настоящим пастухом, который знал. Он брал такие отпуска, что за все лето скотина не то что не плутала – ни царапинки не было. Все батюшкиному стаду нипочем: и змеи, и камни, и колючки, потому что отец праведно жил и чтил обычай, как деды заповедовали. Ни грибов, ни ягод в лесу не трогал, веток не ломал, рыбы не удил да зайцев не ловил, своей одежды на поскотине не носил, через изгородь не перелезал, а уж о том, чтобы слово бранное молвить или зеленое вино пить, так о том отец и в обычное-то время подумать не мог.

Но кроме пастушеского знания у отца было еще одно средство, благодаря которому зверь обходил его стадо за версту. Этим средством был я.

Мать говорила, все случилось потому, что я родился в волчий день, в самую темную пору на границе осени и зимы, когда в наших краях не едят скоромного, а хороший хозяин закалывает на пороге черную курицу. С тех самых пор, как помню себя, я умел слышать лесных тварей и говорить с ними. Я мог приманивать и отваживать зверей, а они никогда не трогали меня. Умение не было моей заслугой, я просто появился на свет с этим чувством, как иные появляются со зрением и слухом. Мои родители, как и ты давеча, считали это даром…

Шуляк горько усмехнулся и глубоко вздохнул. Его сплетенные пальцы шевелились будто сами собой, точно им давно наскучил рассказ старика, и они зудели, изнемогая от непривычного безделья.

– Как только отец с матерью узнали про мою, как они называли, силу, не было ни единого лета, которое бы я не провел вместе с отцом на поскотине. Я оберегал стадо от зверья, а отец – от остальных напастей. Только хоть мал огонек, а все дым виден. Потихоньку прознали люди, и слава обо мне стала гулять на многие вёрсты окрест. Так и дошла весть до нашего князя.

Мстиша нахмурилась, и, точно почувствовав это, волхв впервые посмотрел на нее.

– Не твой родич. В других краях я родился. Впрочем, по мне, все едино. Больно любил наш князь ловы, пропадал в полях и лесах днями и ночами. Нет чтобы о людях своих радеть, куда там, – в сердцах махнул рукой Шуляк. – Что говорить, скверный был князишко. Прознал он про меня и захотел сманить к себе, чтобы я загонял ему дичь. Сам вместе со всей свитою заявился в нашу бедную избу и упросил отца с матерью отпустить меня. Ненадолго, на одну только осень. Кто осмелится отказать князю? Вот и родители мои не сумели, наказали лишь, как натешится князь да чернотроп минует, чтобы домой возвращался. Пообещал я, да слова не сдержал. Вот уж настрелял князь зайцев в узерк, вот упал первый зазимок, вот лютые морозы ударили, а я и думать забыл о родной деревне, о темной закопченной избе, о тесноте и запахе кислых кож. Совсем я был мальцом, десять зим мне только сверсталось, и легче легкого было меня увлечь, сбить с толку. Как в ловах перерыв выдался, князь удумал новую забаву: слышал он, что заморские правители имеют при себе звездочетов и знахарей, вот и решил из меня доморощенного волхва сотворить. Стал грамоте учить, книги мудрые давать, к старухам-шептухам водить, чтобы я их науку перенял. Только бестолковый князь тот был. В собственном уме-то порядка никогда не держал, разве мог другого чему научить? Едва начинал я схватывать вершки, как у него тут же появлялась иная прихоть. Стоило мне немного вникнуть в науку, как отвлекал меня князь на игры да гуляния.