– Отдай, это мое! – с негодованием потянулась она за ножом, но Желан быстрым, неожиданно ловким для пьяного движением направил острие на Мстишу, так что ей пришлось отпрянуть.

– Какая ладная иголочка, – расплылся Чубатый в довольной ухмылке и посмотрел на Мстишу, глядящую на него в бессильной злобе. – Губы зобки, да руки коротки! Было твое, стало мое.

– Да как ты смеешь! – не выдержала Мстиша и снова попыталась выхватить нож, но, вскочив на ноги, Желан быстро замахнулся и наотмашь ударил ее по лицу.

От неожиданности и силы Мстислава отлетела на землю. Скулу нестерпимо жгло, и невольно вспомнилось, как она отирала рану Ратмира, оставленную этими же самыми жуковинами. То, что теперь среди них был и перстень, подаренный ей когда-то отцом, казалось издевкой судьбы.

– А ну, знай свое место! – злобно рявкнул Чубатый, прибавив грязное ругательство, и попытался пнуть Мстиславу. Тело переставало слушаться стремительно пьяневшего разбойника, и удар пришелся по лодыжке. Коротко заскулив, Мстиша быстро отползла, подбирая ноги под себя. Лицо пылало от гнева и страха. – Пошла к лешему! Спасибо скажи, что брюхо не вспорол!

Желан плюхнулся обратно на бревно и залпом допил то, что оставалось в его кружке. Хмель брал свое, и движения разбойника сделались размашистыми и неверными. Мстислава медленно поднялась. По шее засочилось что-то теплое, и, отеревшись, она увидела кровь на руке. Не сводя с Чубатого глаз и не смея обернуться к нему спиной, Мстиша попятилась и, лишь оказавшись на достаточно безопасном расстоянии, юркнула в лес.

Она до утра просидела под разлапистой елкой, сжавшись в комок на маленьком сухом клочке мха и прошлогодней хвои. Ее безостановочно трясло, и, наверное, у нее был жар. Промокшая от пота рубаха не грела, и Мстислава молилась Пряхе, чтобы та отогнала подступающую болезнь.

Никто в жизни не поднимал на Мстишу руку. Такого не могло пригрезиться даже в самых страшных снах. Наоборот, это она, Мстиша, считала незазорным отвесить замакушину нерасторопным служкам и никогда не задумывалась, как те при этом себя чувствовали. Нет! Если только она выберется из этой передряги живой, если каким-то чудом вернется к прежней жизни, видит Великая, Мстислава больше никогда пальцем не тронет тех, кто слабее.

Одновременно с раскаянием в былых поступках Мстишу обуревал гнев. От одной мысли о Чубатом сами собой сжимались кулаки: мига, когда он сорвал с нее пояс, не забыть до смертного одра. Вот кого она без зазрения совести искромсала бы на куски! Ночь напролет она придумывала изощренную месть, мечтая, как Ратмир расправится с негодяем, и несмотря на то, что он уже не становился волком, ей мерещилось, как звериные клыки сжимаются на бледной шее. Оставшись без последнего оружия, Мстислава чувствовала себя уязвимой и голой. Все, что она могла сделать сейчас, – лишь сбежать, но едва ли она сумеет выжить одна в лесных дебрях без еды и огня. Оставалось уповать только на то, что дорога в Зазимье не окажется очередной ложью Желана.