— Тогда мы должны идти, если твоя интуиция тебя никогда не подводит.

Она замолчала, ворча и плюясь.

— Мы принимаем ваше перемирие, на данный момент, — сказал Кьялланди. — Мы готовимся к выступлению. Твои сыновья пойдут впереди нас, а ты пойдешь рядом со мной, Одноглазый. Если у меня появится хоть малейший намек на то, что ты что-то замышляешь, я сделаю с тобой то, что помешал сделать с тобой Гримниру — я отрежу голову от твоего бесполезного тела и скормлю тебя сьйоветтирам. Мы договорились?

У Балегира дернулся глаз, по телу пробежала дрожь, и краска отхлынула от его лица, когда он осознал, насколько близок был к смерти от рук предателя. От рук своего младшего сына, ни больше ни меньше.

— Мы договорились. Приведите всех, вплоть до самых жалких скрагов. Так сказал Гримнир Храудниру и Лютру. Никого не оставляйте.

— Эта корона моя! — отчаянно закричала Скрикья. — Ульфсстадир мой! Я не вернусь в твою жирную тень, ты, червяк. Ты слышишь меня?

Прежде чем отвернуться, Балегир одарил ее злобной улыбкой:

— Посмотрим.

Кьялланди жестом подозвал старого Эльда, который был с ним со Старых времен:

— Готовься к походу. Все идут. Нет отставших, и никто не останется позади. Даже мертвые идут с нами.

Скрикья смотрела, как Балегир приближается к своим сыновьям; она чувствовала на себе их горячие взгляды, их ярость.

— Ты веришь, что он сдержит свое слово?

Кьялланди проследил за ее взглядом.

— Нет, — сказал он. — Но я не думаю, что это будет иметь значение. Что бы ты ни думала об Одноглазом, он прав: что-то витает в воздухе, и моя интуиция подсказывает мне, что это начало конца…

ПОКА ВИНГАМЕЙД тлел и превращался в пепел, народ Настронда собирался в тени дымящихся руин. Они прибывали волнами, без всякого чувства порядка; нечестивый сброд, который смеялся и глумился над несчастьями других, оплакивая свои собственные. Они прибывали, бряцая сбруей и топая обутыми в сапоги ногами. Трубили рожки, барабанщики били в свои обтянутые шкурами барабаны, волынщики наигрывали нестройную мелодию.