Копье маари лежало совсем рядом, в кольце тусклой травы, все заметнее отличающейся от прочей: словно её выкрасили темной краской, да еще и тени прочертили тушью резко, прямо-таки до ненатуральности. Слуги побаивались лишний раз наступить на измененную траву, предпочитая ходить от шатра и к нему по следу пепла, оставленному при движении огненного шара. Копье лежало довольно далеко от следа и выглядело старым, каменья не блестели, по древку вроде бы плелась паутина. Широкое лезвие тронула ржавчина.

– Подай мне эту штуку, – приказала Изабелла. Заметила колебание южанки и упрямо прищурилась: – Исполняй!

– Нельзя брать! – громко остерег знакомый голос. – Плохо. Там лежит вреда нет, там – змея вещь, змея след. Надо обжигать, надо ждать. Много-много ждать!

Королева старательно зажмурилась и заткнула уши.

Голос не мог существовать в мире живых, он почудился… и все же это к лучшему: безумие иной раз желанно. Ушедшая маари сообщит еще много важного. Конечно, голос – совсем не то же самое, что ящерка Аше, единственное существо, которое Изабелла иногда позволяла себе считать не слугой и не вассалом – а подругой… Руку королевы бесцеремонно отодрали от уха.

– Мой лев вернулся!

Теперь Изабелла не только слышала, но и видела маари. Живую. Аше смешно подпрыгивала от значительности события, от его огромности, от желания кричать во весь голос то, что важнее любых иных слов.

– Мой лев! Он пришел. Он сильный. Он сделал так, я не просила, так слишком много. Никто не делал, никто не мог. Все жадные. Все хотят себе, берут. Он отдал. Он мой лев. Собственный!

Изабелла попробовала сохранить на лице подобающее королеве выражение, не смогла, смахнула слезинку и рассмеялась. Поймала маари за руку, потянула к себе, обняла, надеясь хоть так окончательно поверить: Аше дышит, её сердце стучит как сумасшедшее – еще бы, от радости. Ворох косичек пахнет паленым, одежда грязна и изодрана, на спине – Изабелла проверила – грубый шрам на месте недавней раны. Лицо бледное, оно в ничтожный срок осунулось и стало каким-то серым, словно Аше иссохла в пустыне без пищи и воды. Щёки запали, губы треснули до крови в нескольких местах, глаза лихорадочно блестят и кажутся еще огромнее. Узор татуировки, прежде черный с красным и золотом, вьющийся от уголков глаз к вискам, изменился: он теперь тоньше, сложнее, в черном проявилось несколько оттенков, а золотой сменился на огненно-рыжий. Да и волосы посветлели, отдают медью. Королева нахмурилась, насчитав слишком уж много перемен, невозможных и непонятных. Все это требовало пояснений, и дон Кортэ мог бы их предоставить. Пришлось обернуться и найти взглядом нэрриха… Чтобы снова исключительно не по-королевски охнуть и всплеснуть руками.