Нет, он не герой. Он пустынный эльф и обезумивший от горя отец. Не более того. Но разве для отрешенной отваги нужно больше?

Так он переступил порог палисада. Пыль на выщербленных плитах скрипела под подошвами. Рехи бесшумно вынул короткий кинжал, принюхался и огляделся — тишина. Бесконечная гнетущая тишина. Сам воздух давил от этой тишины. Никто не нападал, не выскакивали монстры с жвалами, не кидались черные линии. Ничего. Похоже, все дошли до предела. Двенадцатый измотал не только противников в последнем бою, но и самого себя.

— Хорошо, пойдем дальше, — уговаривал себя Рехи, когда сознание тронул слепой животный ужас. Звук голоса тонул в безмолвии. Движения выглядели излишними в застывшем царстве. Лишь вились на ветру истершиеся гобелены. По воздуху плавали случайные предметы обстановки: статуи, картины, обломки мебели. Они закручивались воронкой вокруг Цитадели. Вернее, развалин. Четкой формы она не имела. Вроде торчали серые башни, вроде стояли стены, скалящиеся бойницами. Но в разных местах то исчезали, то возникали галереи и пристройки. Контуры незаметно менялись. Рехи запоздало понял: «Дурной знак такая тишина. Западня?»

В тот же миг воздух прорезал страшный скрежет. Резко пришла в движения воронка, змеями обратились колючие лианы.

— Рехи! Берегись! Черные линии! — истошно закричал в отдалении Сумеречный Эльф. Рехи успел обернуться, но не нащупал белых линий, не свил надежного щита. Меч бы тоже не спас. Но Рехи не отшатнулся и не попытался убежать. Он сам пришел в ловушку, не зная, как все исправить. А если уж и бессмертные не ведали, оставалось только действовать, как чувствовал. Он не боялся. Если так пытались убить, значит, боялись его. Рехи стоял на месте и просто ждал, когда гнев падшего Стража обрушится на него.

— Ты думаешь, все отчаяние растет из черных линий ненависти, — сказал медленно Рехи.

Линии впились в него, но боли не последовало. Они растворялись и исчезали, как грязная вода. Бессильные веревки сотен разрушенных виселиц.

— В моем отчаянии нет ненависти. — Голос его окреп, как ветер в бурю, он продолжал: — Это не отчаяние, это — скорбь. И если цена чудес — чья-то смерть, значит, и в чудесах немало скорби.

Линии ввинчивались и оплетали, но Рехи не замечал их, он просто двигался дальше. Недоступный для боли и ярости, вне всего. Один в целой Вселенной. Лишь четыре буквы имени сына блестели на острие стрелы. Натянутый лук разгибался, отпускал в полет. Рехи не ведал, остается ли тело или он уже вышел вон из старой затертой оболочки. Сильнее смерти боль души. Он просто шел к последнему ответу.