— Рехи, что ты делаешь! Этот кокон убьет тебя! — восклицал за спиной Сумеречный Эльф, когда Рехи поднимался по разбитым ступеням прямо к главным воротам. Они зияли черной пастью, петли болтались выбитыми клыками.

— А я не вижу черных линий. Я сейчас вообще никаких линий не вижу, — ответил Рехи, переступая порог.

«Иногда, чтобы выполнить свой долг достаточно прости идти. Через пропасти и огонь, но просто идти», — думал он, не замечая никакого кокона. Будто и не существовало, будто навели морок лживые бессмертные. Или просто выброшенность за пределы возможной скорби лишала ясного зрения глазами, но открывало иное — вещее зрение пронзенного сердца. А для него нет преград. Боль все итожила, всех объединяла.

Рехи вошел и насторожился: внутри кто-то шевелился. Так он заметил скрюченное существо, хватавшееся за разбитую скамью. Создание выло и стенало, все покрытое струпьями и волдырями. Рехи стоял поодаль и отстраненно наблюдал. Не поднималась рука хладнокровно добить столь ничтожное мучающееся создание, отдаленно напоминавшее человека, а больше всего — комок грязных тряпок. Рехи ощущал лишь непривычную жалость.

— Я доберусь до Тринадцатого проклятого. И убью его, — доносились шипение сквозь горькие стенания. — Все из-за него. Наверняка все из-за него! Из-за него нарушился баланс. Нас должно было стать двенадцать! — Существо то резко вскидывалось, то сжималось. — Мы бы не сошли с ума, мы бы все это прекратили, да, настал бы утраченный рай. Во всех мирах. Ведь этого ты хотел, Деметрий? Ведь этого мы все хотели.

Рехи стоял поодаль и смотрел на корчи, замечая в них сходство с танцем скелетов. Все здесь отпечаталось картиной безумия единственного могущественного существа.

«Ящер, ящер-то — тоже твое безумие? Тоже твой план? Твоя месть?» — хотел спросить Рехи, но вопрос застревал во рту вязкой горечью. Желание докопаться до первопричины исчезало. То ли месть, то ли испытание бессмертных — никакой разницы. Натт оставался мертвым. А Рехи дошел до конечной точки своего пути. Вновь ничего не изменилось. Он просто увидел воочию падшего лже-бога их мира, и ничего не почувствовал, ни трепета, ни гнева. Лишь жалость при взгляде на изможденное бессилие. Да еще вспомнились посылаемые им стихи, наверное, в минуты просветов иногда говорил.

— Рехи… Ты разрушил черный кокон, — пораженно сказал Сумеречный, неловко возникая за спиной. Он с опаской заглядывал в главный зал Разрушенной Цитадели, где летали обломки мебели, драгоценности, кости и прочих хлам.

— Я ничего не делал, — пожал плечами Рехи. Его обуревала сонливость, тягучая, безнадежная. Вот он вошел, преодолел ловушку. И даже не умер, даже не растворился во имя высшей цели, как твердили все два года пути неверные спутники.