— Да, — сказала Манина, отвечая адвокату, — часов мы не заводили, но я все равно знала, что они исправны.

— Откуда? — спросил старик.

— За неделю до того, как их Михаил взял, мы их проверяли.

— Почему вы вдруг решили их проверить, раз все равно не заводили?

— У нас в главном вестибюле большие настенные испортились, ну, я мастера попросила заодно и эти проверить. Он потом при мне их завел, мы с ним послушали, как они бьют. Красивый у них тон. И мастер сказал, что часы очень дорогие. Антикварные.

Манина говорила негромко, и хотя вопросы задавал старик адвокат, она продолжала смотреть на судью Чудинова своими погасшими глазами. И с каждым ее ответом Димов все больше утверждался, что она говорит правду. Ложь рядится в разнообразные одежды — уж это Димов знал. Но бесстрастное спокойствие Маниной определенно не было притворством. К тому же вопросы старика адвоката были профессионально коварны, точны, и если б Манина лукавила, ему ничего не стоило загнать ее в угол.

А Пастухов волновался все больше. И это, казалось, тоже должно было свидетельствовать против него. Подавшись вперед, вцепившись серыми пальцами в барьер, он словно готовился к прыжку. И следа не осталось от его безразличия. Отчаяние было в его глазах с красными, воспаленными ободками на веках. Но ведь до этого он никак не пытался облегчить свою участь, не юлил, не выворачивался и сразу во всем признался охотно и бесстыдно? И волнение его сейчас можно было объяснить не просто страхом за свою судьбу: похоже было, что он страдал потому, что на его глазах попиралась правда.

— Ну, а потом, в течение недели, прошедшей до кражи часов, вы их уже не проверяли? — спросил адвокат.

— А зачем? Что с ними могло сделаться? Стояли себе на камине. Мастер завел их тогда, они и шли. И директор в это время на больничном был, и никого они не беспокоили. Вы сами знаете, что завод у них двухнедельный. И когда Миша их взял, они работали.

— Нет, Евдокия Степановна! Как же так? Я их чинил своими руками! Сломаны они были! Вы вспомните, вспомните! — Пастухов вскочил со скамьи.

Он говорил правду. И Манина говорила правду. Но одна правда начисто исключала другую. Черт знает что!

— Садитесь, подсудимый, — сказал Чудинов. — И без моего разрешения не вставать и не разговаривать. Понятно?

Милиционер-конвойный положил руку на плечо Пастухову, и тот под тяжестью этой руки сразу притих и покорно опустился на скамью.

— Я так думаю, — негромко сказала Манина, — что Миша как раз потому их и взял, что они вдруг затикали. До этого молчали два года. А тут вдруг пошли. Он их и взял.