Нет, не простенькое это дело, потому что в суде не может быть простеньких дел. И в каждом приходится пройти сквозь нелегкие сомнения.

Свидетель Думбадзе, в отличие от Маниной, был взволнован. Он снял свою большую толстую кепку и тоже, как и Манина, неотрывно уставился на судью, но в его карих, ласково-печальных глазах было заметно напряжение. На вид ему было лет двадцать семь — двадцать восемь. И опять, как час назад в кафе-«стекляшке», Димов отметил какую-то особую утонченность его облика: широко распахнутые, сильные и вместе с тем лишенные тяжести плечи под ладным, из легкой ткани пиджаком, тонкая, но мускулистая шея. Лицо матовое, без всякого намека на румянец, и все равно это было лицо здорового человека. Хрупкость и сила одновременно сочетались в нем.

Может, сейчас что-то выяснится, с надеждой подумал Димов.

Чудинов, как и полагалось, начал допрос Думбадзе с анкеты: фамилия, имя, отчество…

— Под судом были?

— Ни в коем случае! — самолюбиво вспыхнув, сказал Думбадзе. Ноздри его аккуратного носа разгневанно вздрогнули. — Я аспирант Первого медицинского института. Врач.

Чудинов не обратил никакого внимания на вспышку гнева Думбадзе, сказал:

— Значит, под судом не были… Подсудимого знаете?

— Бэ-зу-слов-но. Много лет.

— Сколько?

— Семь, точнее — почти восемь. Я жил у него, когда еще студентом был. Снимал угол.

— Почему не поселились в общежитии?

— В общежитии шумно, у него спокойно. Он тихий человек. И потом — я в первый год в Москве от морозов очень мучился. На улице все бегут, изо рта — пар, из носа — пар, кажется, из ушей тоже пар. Лицо горит, руки-ноги деревянные, ды-ышать нечем. — Думбадзе даже зябко повел плечами, вспоминая ту свою давнюю зиму в Москве. — А Михеил рядом с главным корпусом живет, на Пироговке. Правда, все равно по всей Москве бегать приходилось: клиники, кафедры в разных концах. Но ничего. Я потом, после окончания института, два года в Красноярском крае работал. Суровый Север называется, бла-го-сло-вен-ный край. — Думбадзе неожиданно улыбнулся, весело и насмешливо. — Совсем привык. Но все равно сейчас опять у Михеила живу. По старой памяти.

— Вам известно, в чем его обвиняют?

— Когда милиция пришла, я был дома. Хотя то, что искали, сразу нашли, все равно все в комнате перерыли. Про-фес-си-о-наль-но работали. — Думбадзе опять усмехнулся. — Мой чемодан тоже почему-то обыскали. Я потом заявил протест, прокурору… Они сказали, что Михеил якобы часы украл. И следователь потом сказал то же самое.

Думбадзе говорил свободно, в речи его почти не слышалось акцента, — сказались, наверное, годы учебы в Москве и работы на «благословенном Севере». Непривычной была только его манера растягивать, как бы веско подчеркивать, отдельные слова.