— Вы эти часы видели? — спросил Чудинов.

— Бэ-зу-слов-но.

— Он вам говорил, откуда они у него?

— Сказал, что его их просили починить. Он без дела никогда не сидел. Все время что-то чинил, делал. Соседям. Знакомым.

— Значит, часы были неисправны, когда он их принес?

— Бэ-зу-слов-но.

— Откуда вы знаете, что они действительно были неисправны? Только со слов подсудимого или сами могли в этом убедиться?

— Он их сразу разобрал, когда принес. И потом целый месяц с ними мучился. Ночью иногда проснусь — он сидит. Лампу завесит газетой, чтобы мне не мешала, и что-то с ними делает. Я ему сто раз говорил: «Выкинь, Михеил, эти проклятые часы! Извелся совсем с ними». А он говорил: «Все равно, Георгий, они у меня затикают. Будут жить!» И добился своего.

И Думбадзе тоже говорил правду. Горячность его убеждала не меньше, чем бесстрастное спокойствие Маниной…

Правда Думбадзе неоспоримо подкрепляла показания Пастухова. А как же тогда Манина? Димов посмотрел на нее. Она сидела, все так же выпрямившись, держа руки на коленях. И внимательно слушала Думбадзе. И лицо ее было уже не бесстрастным, а настороженным и злым.

— А когда часы пошли, — сказал Думбадзе, — у нас праздник получился. Михеил совсем как ребенок стал. Все стрелки переводил, слушал, как они бьют. Мы с ним распили бутылку «Цинандали» в тот день.

Думбадзе уже совсем успокоился, голос его звучал мягко, доверительно, словно он не показания в суде давал, а рассказывал друзьям за стаканчиком вина про то, что и как было. Но, кажется, именно это и не понравилось Чудинову.

— Не отклоняйтесь от главного, свидетель, — сухо сказал он. — Все эти подробности про морозы и «Цинандали» нам не нужны.

У Думбадзе опять разгневанно дрогнули ноздри.

— Вы спра-ши-ва-ете, я от-ве-чаю, — сказал он. — А что мне, только «да» и «нет» говорить?

— И в пререкания с судом вступать не разрешается, — строго сказал Чудинов. — Здесь вопросы задаем мы, а вы отвечаете. А про подробности я вам вот что скажу: может, Пастухов и радовался, я про это ничего не знаю, только часы-то все равно были краденые. Он их украл. И признался.

— Ни в коем случае! — сказал Думбадзе. — Не украл! Взял! Его характер — это не присвоить, а отдать. Свое отдать. Если б часы были исправны, он их никогда не взял бы. Жизнью клянусь!

— Поспокойней, свидетель, — сказал Чудинов. — Манина! Подойдите сюда!

Он подождал, пока Манина неторопливо прошла через зал и встала перед судейским столом.

— Вы слышали показания свидетеля Думбадзе? Вам нечего добавить суду?