— Считаю, — бодро сказал Бушкин. — «Тайное похищение государственного имущества». По-старинному — кража. Совпадает. Там даже «три» написано.

— Подождите вы, — уже с раздражением сказал Чудинов. — Значит, вы считаете, что обвинение, выдвинутое против Пастухова, подтвердилось в ходе судебного разбирательства? Так?

— Точно! — сказал Бушкин. — А вы, Валерий Осипович, очень порядок уважаете. Не по годам даже как-то.

Чудинов оставил его слова без ответа, повернулся к Димову:

— Ваша позиция?

— Пожалуй, все правильно, — сказал Димов. — Только вот относительно срока…

— Это потом, — перебил его Чудинов. — Я тоже считаю, что вина подсудимого доказана полностью. Мера наказания — это уже второй вопрос. Давайте сначала разберемся, что у нас в деле осталось неясным.

— Все ясно, — сказал Бушкин.

Димов чувствовал, как у него по спине, в ложбине позвоночника, медленно, щекотно, одна за другой сползают капли пота. Чувствовать это было противно и унизительно и как-то очень некстати. Бушкин с наслаждением вдыхал табачный дым, выпуская его через широкие, заросшие темными волосами ноздри.

— Жарко, старина? — с притворным участием спросил его Димов, стараясь скрыть все нараставшее глухое раздражение против этого человека, его бодрой и обыденной жестокости. — Ничего, дорветесь вечером до прохладной речки.

Бушкин удивленно посмотрел на него.

— Если вы жалеете этого воришку, то на меня нечего кидаться, — сказал он с обидой. — Я ведь не воровал и в речку вечером окунусь с полным правом.

— Купайтесь, старина, не сомневайтесь, — сказал Димов. — Я, между прочим, тоже вечером поплаваю. Каждому, как говорится, свое.

— А что? — сухо сказал Бушкин. — По закону…

— А я вот, — сказал Димов, — в соответствии с тем же законом буду настаивать на том, чтобы отпустить сейчас этого Пастухова из-под стражи на все четыре стороны, и если ему захочется, пусть и он поедет вечером в Химки или Серебряный Бор. Или в Сандуны, в парилку, если ему это больше по вкусу.

— Ого! — усмехнулся Бушкин. — Где это вы нашли такой закон — отпускать ворюг?

— А вон в той книжице, что лежит у судьи на столе, — сказал Димов.

— Там «три года» написано.

Чудинов не вмешивался в спор, сидел выпрямившись, поглядывая то на одного, то на другого, — наверное, действовал в соответствии с инструкцией для судей: сначала выслушать позицию заседателей, потом сказать свое заключительное веское слово. А может, и его мучили сомнения? Во всяком случае, в зале суда он с одинаково непроницаемым вниманием выслушал всех… Что-то не пойму я тебя, строгий юноша, подумал Димов. Чего в тебе больше: преклонения перед инструкциями или душевности?