Может, вся беда в том, что они продолжали считать его ребенком, не принимали всерьез? А вот бабка Устя принимает. «Старый да малый», — горько усмехнулся Анисим.

Они не принимают его всерьез и считают ребенком. А он знает о них многое. Они и не подозревают об этом. Им и в голову не приходит, сколько он о них знает. Может быть, именно от этого знания и жалость к отцу? Он-то, Анисим, чувствует, догадывается, что у этого веселого, насмешливого человека, так открыто и просто сходящегося с людьми, много горечи на душе.

Анисим знает, что отец любит жизнь и не считает себя неудачником. И что свое странное бесстрашие он во многом унаследовал от отца. Тот тоже мало чего боится и, если видит несправедливость, вмешивается не задумываясь. И если надо, снимет очки, засунет в карман и полезет в любую заварушку. Как мальчишка. И матери он врет, как мальчишка. Странная ложь его не вызывает в Анисиме осуждения или возмущения. А, пожалуй, лишь сочувствие. В отце вообще много мальчишеского, несмотря на возраст и, как говорит интеллектуал Олег, внешнюю респектабельность. Это открытие Анисим сделал недавно. И оно поразило его. А мать всегда оставалась взрослой. И, наверное, поэтому она не вызывала у Анисима чувства жалости.

* * *

Свое последнее слово Пастухов закончил неожиданно:

— Приму от суда любое наказание, потому что я нарушил наш справедливый закон, а с пережитками прошлого надо бороться.

Он сказал это с подъемом, бодро, и оглядел зал так, словно выступал на собрании и ждал аплодисментов.

После обеденного перерыва в зале появился случайный народ: старухи пенсионерки, молодая пара, наверное пришедшая подавать заявление о разводе и пока, чтобы скоротать время, заглянувшая в зал, пожилой офицер, двое парней с надменными лицами хулиганов.

Пастухов оглядел их всех, вытер ладонью лоб, поворошил бородку.

— Судоговорение окончено! — объявил Чудинов и захлопнул папку с делом Пастухова. — Суд удаляется для вынесения приговора!

Слово-то какое занятное — «судоговорение», подумал Димов. Живут еще на полных законных основаниях такие старомодные слова.

И вот они снова в тесной, обставленной казенной мебелью комнатушке. Письменный стол, два шкафа, набитых пожелтевшими папками, клеенчатое кресло и печальный запах пыли и старых бумаг, запах забвения. Окно, до середины замазанное белилами, словно для того, чтобы подчеркнуть отделенность всего, что происходило здесь ежедневно, от обычной жизни. Три человека сядут сейчас решать судьбу четвертого, а потом огласят ее именем Республики. Будет это называться «приговор», а на самом деле огласят судьбу.