— Зачем вам обязательно надо знать про чужую жизнь и вмешиваться? — спросил Анисим. — Живите себе сами.

— А я открыто живу, — сказала Людмила Захаровна. — Мне скрывать нечего. У меня непрописанные не ночуют.

Она встала с кресла, оправила на себе дорогой халат и пошла из комнаты. Анисим с облегчением подумал, что она уходит совсем, но в коридоре соседка решительно повернула на кухню.

— И здесь непорядок, — сказала она. — Кран подтекает.

— Послушайте, Людмила Захаровна, — сказал Анисим, — вы бы лучше ушли. Извините, конечно. Потому что со мною иногда так бывает, что я не отвечаю за свои поступки.

— Ты что, припадочный? — спросила она, оживляясь.

— Нет, — сказал Анисим.

— А раз нет, значит, будешь отвечать.

— Не буду, — сказал Анисим. — Я женщин не бью.

— Ишь ты, какой благородный!

Она стояла, близко придвинувшись к Анисиму, — плотная, разгоряченная, — и смотрела на него снизу вверх, потому что он был значительно выше ее ростом. Анисиму была неловка эта ее близость. И запах распаренного женского тела был противен ему, и запах крема, что толстым слоем покрывал ее полное лицо.

— Смотри ты, какой вымахал здоровый, — сказала она так, словно увидела Анисима впервые. И в ее голосе прозвучала совсем неожиданная для Анисима и непонятная ему ласковость. И взгляд ее изменился: в нем возникла та же долгая многозначительность, которая утром была во взгляде Риты, когда она звала его в лес.

Анисиму был неприятен этот взгляд, была неприятна глубоко открытая в вырезе халата крепкая белая грудь Людмилы Захаровны. Он попытался отодвинуться, но отодвигаться было некуда, потому что он стоял прислонившись к стене. Но Людмила Захаровна заметила его движение, и улыбка ее сразу исчезла. Она отвела глаза, сказала с непонятной для Анисима печалью:

— Да, идет время… А я тебя мальчонкой помню. Сколько уж лет рядом живем? Десять… Черненький такой был, глазастый. — Она вздохнула. — А мы вот стареем.

Резко повернувшись, она пошла наконец к выходной двери. Взялась за ручку, помедлила.

— Ладно уж, не скажу ничего родителям. Только ты разное босячье в квартиру не пускай, — И, помолчав, добавила: — А так вы люди хорошие. Смирные.

Все равно насплетничает, с грустью подумал Анисим, возвращаясь в комнату. Для нее это событие, жить ей нечем. И порядок она свой должна наводить, как она его понимает. Впрочем, сейчас это уже не имело значения. Так или иначе, придется объяснять родителям, куда делся магнитофон. Лучше всего рассказать все как было. Отец купил магнитофон для работы, но уже два года не притрагивался к нему, и считалось, что магнитофон теперь принадлежит Анисиму. Хотя кто так считал? Отец не дарил его Анисиму. Может быть, он надеялся все-таки воспользоваться им для работы и записывать на него какие-то старинные наговоры и песни в деревнях? Конечно, глупо все получилось. Но родители не барахольщики. Поворчат, покричат и поймут. В общем-то они его понимают. Не всегда. Но если надо найти с ними общий язык, это удается.