— Очень остроумно, — насмешливо сказала Оля. — Я тебе уже объясняла, что с тобой произошло бы, если б я стала королевой. Или, на худой конец, этой Лушечкой.

— Да, объясняла. Только не сказала: за что?

— За то, что я не могу без тебя! Ни днем, ни ночью, ни одной минуты не могу. У меня за полтора года не осталось никого — ни друзей, ни мальчишек-поклонников.

— Я знаю, что виноват перед тобой.

— Ни в чем ты не виноват, — гневно сказала Оля. — Я сама всех разогнала. Потому что мне нужен только ты. Такой уж у меня дурацкий характер.

Оля принялась старательно, в строгом порядке, укладывать все обратно в сумку — книги, карандаши, гребешок.

— Послушай, не ходи туда сегодня, на этот… вернисаж, — сказал Димов.

— Там не будет никакого вернисажа. Он хочет показать свои картины только мне. Мы будем вдвоем. И я пойду. Мне интересно. И не надо больше об этом.

Теперь в сумку влезло все — и та книга, которая не влезала до этого. Последней исчезла в сумке баба-яга. Оля задернула на сумке «молнию» и посмотрела на Димова. И то ли по трезвом размышлении, решив, что уже пора кончать жестокую игру, то ли искренне (Димов, как и всегда, не смог в этом разобраться) она вдруг резко изменила тон:

— Перестань! Ты с ума сошел! Ну что с тобой? Не надо никаких нехороших мыслей. Слышишь? Я ведь люблю только тебя!

Теперь ее глаза опять смотрели на него с обычной для нее беспредельной открытостью. Прежде такого взгляда было бы вполне достаточно, чтобы все сомнения Димова и отвратительное, мутное чувство ревности исчезли в одну секунду. Но с некоторого времени он знал, что Оля умеет лгать и глядя вот так — открыто и бесконечно честно. И он не успокоился, а почему-то с твердой убежденностью подумал, что если Оля уйдет сейчас, случится нечто непоправимое. И еще он подумал, что вот, кажется, они с Олей и оказались сейчас на пороге того, чего он ждал все эти полтора года.

Бывало и раньше, и бывало не раз, что они ссорились и Оля уходила. И отправлялась на какие-то сомнительные вечеринки и куда-то в гости, неизвестно к кому. Он и тогда терзался ревностью. А Оля злила его и развивала свои акселератские теории о свободной любви, и было невозможно понять, шутит она или говорит всерьез. Он всякий раз терзался, когда возле нее возникал какой-нибудь мужчина. Но потом они мирились и снова бывали счастливы. Почему же именно сегодня у него возникло чувство, что нынешний ее уход может стать окончательным, что он теряет ее навсегда? И вместе с тем он вполне сознавал, что у него нет права удерживать ее. Он ведь не мог сказать ей того, чего она все время ждала от него и что единственное удержало бы ее сейчас.