Анисим не понимал этого. Его самого, наоборот, угнетала одинаковость событий, необходимость изо дня в день делать одно и то же. Он иногда, например, нарочно перед ужином ускользал из дому и, преодолевая голод, без цели мотался на своем разболтанном велосипеде по темным дачным просекам, только чтобы опоздать к ужину, потому что все в нем бунтовало против незыблемой повторяемости поступков и событий: все сядут за стол, каждый на свое определенное место, будут есть и пить и говорить почти то же, что говорили вчера. А Анисиму как раз не хотелось, чтобы сегодня все было как вчера, и очень хотелось, чтобы завтра было совсем по-другому. Но иногда он думал, что бабка Устя боится перемен даже в мелочах, потому что в ее возрасте уже трудно рассчитывать на перемены к лучшему. А если все вокруг незыблемо, значит, оно — прочно. Ей, наверное, нужна была прочность окружающего, чтобы саму себя чувствовать прочно…

И вот сейчас ее не было на веранде, и стол был не накрыт, и гамак пуст, а возле гамака валялись пожелтевшие от жары газеты, и это тоже было странно, потому что бабка Устя не терпела беспорядка. И от всего этого веяло бедой. А новый, нахально, грубо и ненужно прочный забор, резко белеющий на фоне зеленых кустов, придал участку непривычный вид и почему-то тоже показался приметой беды, придвинувшейся почти вплотную к облупленным стенам их дома. И время близилось к вечеру — был уже седьмой час, а Анисим не любил этого переломного времени суток: он всегда чувствовал тоску и беспокойство перед сумерками и в сумерки. Особенно на даче, за городом, где ежесуточное умирание дня открыто взгляду и душе во всей своей печальной торжественности.

Солнце еще светило вовсю, но его золотистость уже приобрела густоту и вязкость подгнивающего плода, а воздух был душен не по-живому.

Анисиму хотелось перескочить через забор, вбежать на дачу, выяснить, что случилось. Но он трусил и медлил…

Всю дорогу, пока он ехал «зайцем» без единой копейки (последнюю «двушку» истратил на вокзале на звонок матери) в набитой до отказа электричке, его грызло нетерпение: скорей, скорей в лес, скорей отыскать Риту!.. Он стоял в тамбуре, забившись в угол, чтобы не пугать людей своим разбитым лицом, и просто погибал от нетерпения. И, наконец выскочив из электрички на своей станции, рысью помчался на дачу за велосипедом, потому что никогда не ходил по дачному поселку пешком. А до леса было километра три, и велосипед был необходим. Но его надо было вытащить тайком, потому что бабка Устя наверняка не выпустила бы Анисима сразу. И он, затаившись в кустах, глянул на веранду, чтобы удостовериться, что бабка Устя, как всегда, сидит за накрытым столом.