А Оля продолжала ласково:

— Успокойся, ну! Говорят, что он хороший художник. Этого я пока не знаю, но точно знаю, что он плохой человек. И он мне совершенно не нужен. Совсем, совсем не нужен. Ты веришь? А когда я захочу замуж, я выступлю по телевизору на конкурсе «А ну-ка, девушки!». Всесоюзная ярмарка невест. Современный размах, десятки миллионов зрителей! Я быстрей всех пожарю яичницу, лучше всех станцую краковяк, на вопрос: «Кто ваш любимый поэт?» — отвечу: «Есенин» или «Пушкин» — и займу первое место. И получу полмиллиона писем с предложением выйти замуж!

Оля шутила. А Димову было не до шуток. В конце концов, он все полтора года был готов к тому, что Оля уйдет от него. Но было нечто, чего он страшился еще больше, чем просто Олиного исчезновения из его жизни. Но об этом своем страхе он и вовсе никогда не решился бы сказать ей.

Сейчас, глядя в ее бесконечно честные, открытые, сияющие лаской глаза, он не мог ответить ей, что не верит ни одному ее слову. Человека с таким взглядом невозможно было оскорбить высказанным вслух недоверием. И еще Димов подумал, что не имеет права требовать от нее правды, потому что сам с первых дней построил их отношения на лжи. Ложь была обращена вовне, в окружающий их, не благосклонный к ним мир. Но когда-нибудь она обязательно должна была встать и между ними.

7

7

Анисим, спрятавшись в кустах возле своего участка, с нарастающей тревогой смотрел на пустую веранду дачи. Обычно в это время бабка Устя уже сидела за накрытым столом, хотя до приезда родителей оставалось еще часа два. Она всегда задолго начинала ждать их: усаживалась во главе стола, величественно выпрямившись, с дымящейся в длинном мундштуке сигаретой. И ждала.

По наблюдениям Анисима, жизнь бабки Усти вообще в основном состояла из ожидания. Утром она просыпалась раньше всех и ждала, когда проснутся остальные, и никогда не пила свой странный калмыцкий чай, пока все не сядут за стол. Потом сидела в гамаке, и читала газеты, и ждала, когда сварится суп. А потом накрывала стол к обеду и опять ждала. А по вечерам терпеливо дожидалась, пока лягут все, и только после этого уходила в свою комнату и ложилась сама.

С точки зрения Анисима, это ожидание было томительным и бессмысленным, потому что бабка Устя не ждала ничего нового и вовсе не жаждала никаких перемен (наоборот, она боялась их), а только хотела, чтобы все повторялось с неукоснительной точностью. Ей даже было необходимо, чтобы сегодня все повторилось, как вчера, а завтра — как сегодня. И только тогда она чувствовала себя спокойной.